Таким образом Тью прошёл почти весь коридор, пока сильнейший запах тления не остановил его перед последней дверью.
— Похоже, тут фамильный склеп, — предположил Тью. — Вряд ли это правильно — держать мертвецов под крышей. Отвратительный запах.
Проникать в эту комнату он не собирался и уже было двинулся дальше, как ему послышался внятный шорох, который донёсся из-за двери.
— Пожалуй, посмотреть всё-таки стоит, — решил Тью. — Возможно, этот проныра специально выбрал себе укрытие, куда ни один нормальный человек не сунется добровольно!
Зажав нос свободной рукой, Тью толкнул дверь плечом — она неожиданно легко распахнулась, ибо была не заперта.
— Разрази меня гром! — вскричал он, рассмотрев то, что эта дверь скрывала.
В комнате действительно было двое мертвецов. Один совсем свежий, с разодранным животом, лежал вытянувшись на столе. В его внутренностях копался другой мертвец, сгнивший почти до костей, однако не утративший способности двигаться. Жирные белые черви сыпались с него дождём.
Услышав восклицание Тью, он поднял безжизненное лицо, обезображенное разложением. Мертвец на столе был никто иной, как Фаэрти. Это открытие заставило Тью растеряться. Совсем ещё недавно молодой и сильный, кузен Фаэрти лежал, словно какой-нибудь неодушевлённый предмет. В представлении Тью смерть была уделом старых и слабых.
— Вот так штука! — только и смог сказать Тью.
Тем временем живой мертвец, все с тем же бессмысленным выражением лица, широко растопырив руки, обошёл стол и двинулся на Тью. Ноги у него не сгибались, и он переставлял их, словно циркуль землемера. Тью неожиданно ясно осознал, что сейчас его — тоже молодого и сильного — постигнет печальная участь кузена. Это показалось ему дикой нелепостью, жестокой и несправедливой. И Тью решил сражаться. С воинственным криком он взмахнул алебардой, которая погрузилась в череп мёртвого противника с чавканьем, будто в гнилую тыкву. При этом лампа перевернулась, её содержимое вылилось на упыря и воспламенилось.
Выпустив алебарду, Тью побежал по коридору. Живой труп шёл за ним тяжёлыми, неловкими шагами и освещал коридор, подобно живому факелу. Вонь стояла чудовищная. Пройдя шагов двадцать, мертвец рухнул лицом вперёд и зачадил. Тью остановился. Его вывернуло.
— Кого это вы спалили? — раздался голос у него за спиной, и Тью, словно ужаленный, подскочил на месте.
— Это ты, дурак! — сказал он, успокоившись. Перед ним стоял шут и разглядывал его бесцеремонно и насмешливо.
— Странный способ развлекаться, — заметил Баркатрас. — Я бы не додумался.
— Там, в комнате, лежит мой кузен Фаэрти, — сообщил Тью. — Он умер. Его убили.
— Должен сказать, что с другим вашим родственником тоже случилась беда, — проговорил шут. — Его сильно ранила пума. К счастью, он остался жив.
— Откуда Ченси взял пуму? — удивился Тью, на что Баркатрас только развёл руками.
— Решительно отказываюсь спать на этой постели, — произнесла Альвенель. Перья все ещё плавали в воздухе. Разрубленный вместе с подушкой скорпион залил простыню и покрывало чёрной липкой кровью. Конан завернул убитую тварь в испачканное бельё и выбросил свёрток за дверь.
— Давай-ка обшарим всю комнату, — предложил он. — Вдруг здесь есть ещё что-нибудь в том же роде.
Однако тщательный и дотошный обыск ничего не дал.
— Любопытно, кто из моих конкурентов подбросил мне этот сюрприз? — гадала Альвенель вслух.
— Возможно, они тут и не при чём, — молвил киммериец.
Женщина, не скрывая удивления, посмотрела на него.
— Вспомни герпедонта в горах, — продолжал варвар. — Стигийский скорпион — тоже диковина в этих местах. Ему нужно жаркое солнце и растрескавшаяся, сухая земля. Тут, по-моему, не обошлось без колдовства!
— А если кто-нибудь из претендентов — тайный колдун? — предположила Альвенель, но Конан с сомнением покачал головой.
— Скрыть принадлежность к проклятому колдовскому племени очень трудно, — сказал он. — Колдун — это не только магия, это способ жить. Колдуны по-другому говорят, по-другому держат себя, смотрят на все с прищуром, везде ищут символы и кичатся своим знанием. Из-за этого они ещё более отвратны!
— Но ведь маг может притвориться обычным человеком, — настаивала Альвенель. — И втайне посмеиваться над окружающими.
— На кого ты думаешь?
— На кхитайца!
— Нет, — возразил варвар. — Кхитаец — по-настоящему мудрый человек. Такой не будет возиться с колдовством.
— А как ты отличаешь мудрого от не мудрого? — спросила женщина.
Киммериец нахмурился.
— Не знаю, — наконец признался он. — Отличаю и все.
— Хорошо, — сказала Альвенель. — А как по-твоему, я мудра или нет?
— Нет, — ответил Конан категорически. — Ты умна, но не мудра.
— Почему? Я ценю твою откровенность, но объясни, почему ты так думаешь?
Варвар увидел, что она задета..
— Если бы ты была мудра, — сказал он, как мог, мягко, — то давно вышла бы замуж и родила бы своему мужчине кучу красивых, здоровых детей. Не обижайся — я тоже не мудрец.
— Хватит об этом, — холодно произнесла Альвенель. — Я хочу спать.
Киммерицу вдруг показалось, что у этой красивой, обнажённой женщины, для которой нагота — самые крепкие латы — что-то сломано внутри. Киммериец слабо разбирался в душевных страданиях, но знал, что они бывают иногда сильнее телесных.
Женщина легла на голый тюфяк и закрыла своё лицо волосами. Варвар закутал её высохшим плащом, задул свечи и тихо вышел из комнаты.
В зале графской короны шут Баркатрас пил вино.
— Где крикливый молокосос? — осведомился у него Конан.
Шут покачнулся на стуле, вскинув ноги на стол, и заговорил:
— При покойном графе в замке выдавались весёлые ночки, но такой я не упомню!
После чего он рассказал про пуму, убитого Фаэрти и ожившего мертвеца, сожжённого в коридоре.
— А у нас в спальне был скорпион, — кивнул Конан. — И сбежавший лакей до сих пор не объявился… Кстати, где ты сам был в тот момент, когда обрушился мост?
— Я? — переспросил Баркатрас. — Ах, да! Выходил за надобностью. Всё дело в белом вине. От него пучит живот. Тебе нужны доказательства?
— Что-то я не вижу в вас вчерашнего пыла! — проворчал стряпчий, усаживаясь за стол.
Завтрак и без этого замечания проходил в атмосфере невесёлой. Тью покосился на Фаррела сердито, но промолчал.
Ченси взял бокал левой рукой — правая находилась на перевязи — и произнёс:
— Давайте выпьем за то, чтобы не все погибли в этом распроклятом замке!
— Я бы воздержался на вашем месте от всяких тостов, — сухо хмыкнул судейский. — Наша общая задача состоит в том, чтобы выжить. Скорее всего, это будет непросто.
— Вы очень крепко держите себя в руках, — не выдержал Тью. — С чего бы это? Почему вы так спокойны? Вы — единственный, с кем ночью ничего не случилось! Это подозрительно.
— Не единственный, — молвил Тьянь-по, входя в залу и церемонно кланяясь. — С бедным кхитайским каллиграфом тоже ничего не случилось. Он спал, как младенец.
— Младенцы спят крайне беспокойно и всё время кричат, — язвительно заметил Фаррел. — Вы уж поверьте. У меня трое детей и восемь внуков. А ваш многоучёный сосед — с ним всё в порядке?
— Ночью ему привиделось, будто бы моя голова, отделённая от тела, находилась у него на окне, — поведал Тьянь-по, устраиваясь на стуле, — а потом он заснул. Во всяком случае, затих. Наверное, проваляется в постели до вечера. Он очень впечатлителен, в этом виновата его комплекция.
Варвар завтракал без аппетита, что бывало с ним нечасто. Он то и дело смотрел на надписи — на фальшивую, нанесённую поверх шлифованного камня кладки, и на подлинную, словно выжженную в толстой дубовой панели. Альвенель, в глубокой задумчивости, стояла у окна и высматривала в сером ненастном небе что-то, заметное ей одной.
— Джокс! — обратился стряпчий к мажордому, прислуживающему за столом. — Ты знал Грателли много лет. Объясни, как он мог выкинуть с нами такую шутку?