Что такое ангел? Существо бесполое, ни мужчина, ни женщина? Нет, сыны чертога брачного — не скопцы и скопчихи, а женихи и невесты. Это знают святые, знает и последний посвященный в Елевзинские таинства, Гете.
Мефистофель, во главе сатанинского воинства, борется с ангельским — за душу умершего Фауста. Рдеющие угли-розы небесной любви, попаляя бесов, обращают их в бегство.
все еще смеется Мефистофель и борется, но уже слабеет, разжигаемый содомскою похотью к мужеженской прелести Ангелов и, отступая, выпускает из когтей добычу — душу Фауста, возносимую ангельским хором к Матереотцу, Мэтропатору (Faust, II, Th., V, Act., Grablegung).
Нет, Мужеженственность вечная.
Человеческий Эрос тает в божественном, как снег под вешним солнцем. Все более бесплодные, все менее рождающие, соединения двух Андрогинов — Дия с Уранией, Загрея с Хтонией, Диониса с Персефоною, Иакха с Корою — стремятся к совершенной двуполости, «двуестественности», освобождающей от колеса «дурной бесконечности» — рождения-смерти. В этой цепи двуполых браков, убывающих рождений, последнее звено — уже как будто нерожденный, невоплощенный Иакх — острие пирамиды — всего до-христианского человечества; высшая точка, как будто не-сущая, а на самом деле, единственно-сущая, потому что вся пирамида только для нее и строится, только и стремится к ней.
Здесь величайшая радость и ужас таинства, слепое касание, осязание грядущего Сына, — как бы Его самого, еще во мраке незримого, живое дыхание в лицо.
это «незаписанное слово» Господне, agraphon, это «неизреченное», arrêton, столь непонятное для нас, поняли бы здесь, в Елевзисе, пред лицом Мужа-Девы, Иакха. Вот куда привел нас великий Средиземно-Атлантический путь двух Двуострых Секир, двух двуполых божеств — Сына и Матери.
Св. Иоанн Дамаскин, ссылаясь на древние, для своего, VIII века, значит, вероятно, первохристианские свидетельства, говорит о Христе, как будто незначительно, а на самом деле очень глубоко: «Был Он лицом, как все мы, сыны Адамовы». Это значит: лицо у Него было простое, обыкновенное, — лицо, как у всех. И прибавляет только одну, должно быть, особенно врезавшуюся в память видевших это лицо, вероятно, подлинную черту: «Он был похож на Матерь Свою». Ту же черту, теми же почти словами, через шесть веков, напоминает, ссылаясь, кажется, на других, помимо Дамаскина, древнейших свидетелей, Никифор Каллист: «Было лицо Его похоже на лицо Матери»; и повторяет, настаивает, видимо, тоже чувствуя драгоценную подлинность этой черты: «Был Он во всем совершенно подобен Своей Божественной Матери» (G. A. Müller. Die leibliche Destalt Jesu Christi, 1909, p. 44–46).
Вот почему, глядя на Сына, нельзя не вспомнить о Матери: «Блаженно чрево, носившее Тебя, и сосцы, Тебя питавшие!» Он — в Ней, Она — в Нем: вечная Женственность сквозь Мужественность вечную.
Здесь, в Елевзинских таинствах, люди как будто уже видят это лицо Иисуса Неизвестного.
Будущий Дионис, Иакх, — еще не тело, не образ, а только тень, звук, клик в безмолвии ночи: Iakchôs от iakchô, «кличу», «зову»; клик и зов всего дохристианского человечества к Сыну.
В хоре Софокла, Иакх — «хоровожатый небесных светил», choragos astrôn. Вечною пляскою, уносящею души, солнца и атомы, предводительствует он. В хоре Аристофана, Иакх — «Звезда Светоносная», phosphores astêr (Fr. Lenormant. 1. c., 383). — «Радостный Иакх, ужас богов, приди, Блаженный!» — кличут орфики. Боги умрут — звезды потухнут, и только одна загорится, на ровно светлеющем небе, утренняя звезда, вестница солнца, — Иакх.
В росписи одной аттической вазы новорожденный Иакх изображен со светочем в руке и с надписью:
Свет Божий, Dios phôs.
Это и значит: «Свет во тьме светит, и тьма не объяла его». — «Я есмь свет миру».
Люди ничего не знают о нем; знают только, что вот-вот родится. «Иакх есть Дионис Младенец, у груди Матери», epi tô mastô (Suidas, s. v. Jacchos, ap. Harrison, Proleg., 543. — Lanzani, 1. с., 95). Это последний, к христианству ближайший, из бесчисленных, рассеянных по всему Средиземно-Атлантическому пути в Европе, Азии, Африке, от неолитиской древности идущих образов: Матерь с Младенцем.
Иакх — вечное «Дитя», Pais, так же, как последний Самофракийский Кабир — Кадмил. Имя Иисуса, Мужа в совершенном возрасте, столь необычное и непонятное для нас, в «Постановлении Двенадцати Апостолов», — тоже «Дитя», Pais. Сын подобен Отцу, Ветхому деньми: «волосы Его белы, как белое руно, как снег» (Откр. I, 14). Имя же Его — «Дитя», «Младенец», потому что Он не только однажды родился, но и вечно рождается в мир.
Parvus puer, «маленький Мальчик», называет Его и «первый из нас, христиан», nostorum primus, Maro (Lactant., Divin, instit., ap. — S. Reinach, 1. с., 83), Виргилий, в IV эклоге, столь обвеянной елевзино-орфическим веяньем. Самые маленькие грудные дети, узнавая издали мать, вдруг начинают смеяться.
как будто глазами увидел Виргилий то, что будет в Вифлееме. Может быть, прав был Константин Равноапостольный, когда в речи к отцам первого Никейского собора, переведя на греческий язык IV эклогу Виргилия, поставил его наравне с Исаией (Jeremias, 1. с., 225).
сообщает Макробий стих будто бы самого Орфея (W. Baudissin. Studien zur semitischen Religionsgeschichte, 1876, p. 213).
Иао-Иагве — Иакх: в смысле не филологическом, а более глубоком и действительном: эти два имени, может быть, недаром созвучны: Иакх — чужой Сын; Иагве — родной Отец, наш иудео-христианский Бог.
Искра молния, соединяющая два полюса — иудейство и эллинство, вспыхнула «Великим Светом» в христианстве.
Иао — Иакх — радостный Клич — Свет —
сказано в надписи на одном послехристианском магическом камне-талисмане, с изображением змея древнеегипетского бога Хнубиса — одного из вечных и всемирных символов, идущих, может быть, от «перворелигии» всего человечества (Baudissin, 215).
Иудеохристианская книга «Pistis Sophia» так объясняет три звука этого «неизреченного» имени
IAÔ
«Iота — мир исходит, exiit mundus; альфа — все к себе возвращается, reventuntur intus; омега — будет конец концов, erit finis finium» (Baudissin, 243).
Так, в имени Божием, заключены имена трех миров — Отца, Сына и Духа-Матери — первого, второго и третьего человечества.
Чаяние царства всемирного и вечного — царства Божьего, принадлежащего еще не рожденному Богу Младенцу, слышится, за всю языческую древность, только в Елевзинских и Самофракийских таинствах. Главная новизна их, небывалость, единственность, в том, что здесь Дионис-Иакх не в мифе, позади, а впереди, в истории; не в прошлом, как все остальные боги Атлантиды — Кветцалькоатль, Озирис, Таммуз, Аттис, Адонис, Митра, — а в будущем, как Мессия пророков израильских. «Был», — говорили о нем во всех древних таинствах; только здесь сказали: «Будет».