Выбрать главу

Что такое ангел? Существо бесполое, ни мужчина, ни женщина? Нет, сыны чертога брачного — не скопцы и скопчихи, а женихи и невесты. Это знают святые, знает и последний посвященный в Елевзинские таинства, Гете.

Мефистофель, во главе сатанинского воинства, борется с ангельским — за душу умершего Фауста. Рдеющие угли-розы небесной любви, попаляя бесов, обращают их в бегство.

Как режут ухо, визгливо-звонки,Мне ваши с неба голоса,Полумальчишки, полудевчонки,Ханжам любезная краса!Постыднейшим, что есть в душе и в теле,Чем род людской мы погубить хотели,Вы их умеете пленять……И нас хотя за то клянете,Вы — мастера соблазном плотиМужчин и женщин соблазнять! —

все еще смеется Мефистофель и борется, но уже слабеет, разжигаемый содомскою похотью к мужеженской прелести Ангелов и, отступая, выпускает из когтей добычу — душу Фауста, возносимую ангельским хором к Матереотцу, Мэтропатору (Faust, II, Th., V, Act., Grablegung).

Здесь небываломуСказано: будь!Вечная Женственность —К этому путь!

Нет, Мужеженственность вечная.

XXIX

Человеческий Эрос тает в божественном, как снег под вешним солнцем. Все более бесплодные, все менее рождающие, соединения двух Андрогинов — Дия с Уранией, Загрея с Хтонией, Диониса с Персефоною, Иакха с Корою — стремятся к совершенной двуполости, «двуестественности», освобождающей от колеса «дурной бесконечности» — рождения-смерти. В этой цепи двуполых браков, убывающих рождений, последнее звено — уже как будто нерожденный, невоплощенный Иакх — острие пирамиды — всего до-христианского человечества; высшая точка, как будто не-сущая, а на самом деле, единственно-сущая, потому что вся пирамида только для нее и строится, только и стремится к ней.

Здесь величайшая радость и ужас таинства, слепое касание, осязание грядущего Сына, — как бы Его самого, еще во мраке незримого, живое дыхание в лицо.

XXX
Царство Божие наступит тогда,когда два будут одно…мужское будет как женское,и не будет ни мужского, ни женского,

это «незаписанное слово» Господне, agraphon, это «неизреченное», arrêton, столь непонятное для нас, поняли бы здесь, в Елевзисе, пред лицом Мужа-Девы, Иакха. Вот куда привел нас великий Средиземно-Атлантический путь двух Двуострых Секир, двух двуполых божеств — Сына и Матери.

XXXI

Св. Иоанн Дамаскин, ссылаясь на древние, для своего, VIII века, значит, вероятно, первохристианские свидетельства, говорит о Христе, как будто незначительно, а на самом деле очень глубоко: «Был Он лицом, как все мы, сыны Адамовы». Это значит: лицо у Него было простое, обыкновенное, — лицо, как у всех. И прибавляет только одну, должно быть, особенно врезавшуюся в память видевших это лицо, вероятно, подлинную черту: «Он был похож на Матерь Свою». Ту же черту, теми же почти словами, через шесть веков, напоминает, ссылаясь, кажется, на других, помимо Дамаскина, древнейших свидетелей, Никифор Каллист: «Было лицо Его похоже на лицо Матери»; и повторяет, настаивает, видимо, тоже чувствуя драгоценную подлинность этой черты: «Был Он во всем совершенно подобен Своей Божественной Матери» (G. A. Müller. Die leibliche Destalt Jesu Christi, 1909, p. 44–46).

Вот почему, глядя на Сына, нельзя не вспомнить о Матери: «Блаженно чрево, носившее Тебя, и сосцы, Тебя питавшие!» Он — в Ней, Она — в Нем: вечная Женственность сквозь Мужественность вечную.

Здесь, в Елевзинских таинствах, люди как будто уже видят это лицо Иисуса Неизвестного.

XXXII

Будущий Дионис, Иакх, — еще не тело, не образ, а только тень, звук, клик в безмолвии ночи: Iakchôs от iakchô, «кличу», «зову»; клик и зов всего дохристианского человечества к Сыну.

В хоре Софокла, Иакх — «хоровожатый небесных светил», choragos astrôn. Вечною пляскою, уносящею души, солнца и атомы, предводительствует он. В хоре Аристофана, Иакх — «Звезда Светоносная», phosphores astêr (Fr. Lenormant. 1. c., 383). — «Радостный Иакх, ужас богов, приди, Блаженный!» — кличут орфики. Боги умрут — звезды потухнут, и только одна загорится, на ровно светлеющем небе, утренняя звезда, вестница солнца, — Иакх.

В росписи одной аттической вазы новорожденный Иакх изображен со светочем в руке и с надписью:

Свет Божий, Dios phôs.

Это и значит: «Свет во тьме светит, и тьма не объяла его». — «Я есмь свет миру».

XXXIII

Люди ничего не знают о нем; знают только, что вот-вот родится. «Иакх есть Дионис Младенец, у груди Матери», epi tô mastô (Suidas, s. v. Jacchos, ap. Harrison, Proleg., 543. — Lanzani, 1. с., 95). Это последний, к христианству ближайший, из бесчисленных, рассеянных по всему Средиземно-Атлантическому пути в Европе, Азии, Африке, от неолитиской древности идущих образов: Матерь с Младенцем.

Иакх — вечное «Дитя», Pais, так же, как последний Самофракийский Кабир — Кадмил. Имя Иисуса, Мужа в совершенном возрасте, столь необычное и непонятное для нас, в «Постановлении Двенадцати Апостолов», — тоже «Дитя», Pais. Сын подобен Отцу, Ветхому деньми: «волосы Его белы, как белое руно, как снег» (Откр. I, 14). Имя же Его — «Дитя», «Младенец», потому что Он не только однажды родился, но и вечно рождается в мир.

Parvus puer, «маленький Мальчик», называет Его и «первый из нас, христиан», nostorum primus, Maro (Lactant., Divin, instit., ap. — S. Reinach, 1. с., 83), Виргилий, в IV эклоге, столь обвеянной елевзино-орфическим веяньем. Самые маленькие грудные дети, узнавая издали мать, вдруг начинают смеяться.

Incipe, parve puer, risu cognoscere matrem.Матерь начни узнавать, засмейся, маленький Мальчик! —

как будто глазами увидел Виргилий то, что будет в Вифлееме. Может быть, прав был Константин Равноапостольный, когда в речи к отцам первого Никейского собора, переведя на греческий язык IV эклогу Виргилия, поставил его наравне с Исаией (Jeremias, 1. с., 225).

XXXIV
Я возвещаю Всевышнего Бога — Иао,

сообщает Макробий стих будто бы самого Орфея (W. Baudissin. Studien zur semitischen Religionsgeschichte, 1876, p. 213).

Иао-Иагве — Иакх: в смысле не филологическом, а более глубоком и действительном: эти два имени, может быть, недаром созвучны: Иакх — чужой Сын; Иагве — родной Отец, наш иудео-христианский Бог.

Искра молния, соединяющая два полюса — иудейство и эллинство, вспыхнула «Великим Светом» в христианстве.

Иао — Иакх — радостный Клич — Свет —

сказано в надписи на одном послехристианском магическом камне-талисмане, с изображением змея древнеегипетского бога Хнубиса — одного из вечных и всемирных символов, идущих, может быть, от «перворелигии» всего человечества (Baudissin, 215).

Иудеохристианская книга «Pistis Sophia» так объясняет три звука этого «неизреченного» имени

IAÔ

«Iота — мир исходит, exiit mundus; альфа — все к себе возвращается, reventuntur intus; омега — будет конец концов, erit finis finium» (Baudissin, 243).

Так, в имени Божием, заключены имена трех миров — Отца, Сына и Духа-Матери — первого, второго и третьего человечества.

XXXV

Чаяние царства всемирного и вечного — царства Божьего, принадлежащего еще не рожденному Богу Младенцу, слышится, за всю языческую древность, только в Елевзинских и Самофракийских таинствах. Главная новизна их, небывалость, единственность, в том, что здесь Дионис-Иакх не в мифе, позади, а впереди, в истории; не в прошлом, как все остальные боги Атлантиды — Кветцалькоатль, Озирис, Таммуз, Аттис, Адонис, Митра, — а в будущем, как Мессия пророков израильских. «Был», — говорили о нем во всех древних таинствах; только здесь сказали: «Будет».