Вот почему имя того единственного на земле, святого места, где люди впервые узнали, что Он будет, придет, «Елевзис» — «Пришествие».
В ночь на 20-е месяца боэдромиона (начало октября), в конце святой Елевзинской недели, совершалось торжественное шествие. Юноши-эфебы, в белых одеждах и миртовых венках, с круглыми щитами и копьями, сопровождали колесницу с изваяньем новорожденного Иакха. Медленно влачилась за ней, на паре волов, простая, сельская, с деревянными, сплошными, пронзительно-скрипучими колесами, телега, подобная тем, в каких возили пшеницу на гумна и виноград на точила. Круглые, с плоскими крышками, перевязанные шерстяными пурпурными лентами, плетеные корзины и кошницы, с «ненареченными святынями», стояли на этой смиренной телеге. Следом за нею шли иерофант, иерофантида, жрецы и жрицы, факелоносцы, глашатаи и весь афинский народ. Шествие двигалось в блеске бесчисленных факелов, как будто с неба на землю сошел «Хоровожатый пламенеющих звезд» (Foucart, 1. с., р. 302, 325. — Demetrios Philos., Eleusis, p. 21). Тихая земля, тихое небо, тихое море — все оглашалось таинственным кликом:
Люди радовались, в эту Елевзинскую ночь, что Бог Человек вот-вот родится, так же как в ту, Вифлеемскую, что Он уже родился. Ангелы как будто уже пели на небесах:
«Мир» — величайшее слово земли — повторяло небо и сходило на землю, как будто на земле все уже исполнилось — готово к Царству Божьему.
Две колеи — след колесничных колес, проложенный Иакховым шествием, в течение многих веков, на Елевзинской Священной дороге, via sacra, там, где она проходит по камню, сохранился до наших дней (Foucart., 302).
Мы, новые язычники, хуже древних, — те, еще не видя, верили, а мы не верим, уже видя, — может быть, не обратимся в христианство, как следует, пока не поцелуем смиренно, в святой пыли Елевзинской дороги, этот первый след, проложенный шествием человечества к Царству Божьему.
За немного дней до Саламинской битвы, сообщает Геродот, афинянин Дикей и лакедемонянин Демарат, находясь на Фрийской равнине (Thria), увидели подымающуюся со стороны Елевзиса тучу пыли, как бы от шествия тридцатитысячного войска, и услышали клик, в котором Дикей узнал «таинственный клик» Иакхова шествия. «Голос этот есть сила Божия, идущая от Елевзиса, на помощь афинянам и союзникам», — сказал Дикей Демарату (Herodot, VIII, 95).
Кажется, Геродот ошибается: Иакховы шествия совершались только по ночам, при свете факелов; значит, Дикей и Демарат могли бы увидеть не тучу пыли, а лишь зарево елевзинских огней, а так как, в самый разгар войны, не совершались, конечно, таинства, то зарево было одним из тех чудесных видений, какие посылаются людям в роковые минуты жизни. В Саламинской битве, так же как во всей Персидской войне, — третьем великом поединке Востока с Западом (первый — баснословная или доисторическая война Атлантиды с Европой, второй — полуисторическая Троянская война), решались вечные судьбы не только всей Греции, но и всего европейского — будущего христианского — человечества. Вот кому на помощь шла от Елевзиса великая «Сила Божия».
«В полночь видел я солнце, белым светом светящее». Этого солнца зарю, восходящую над Елевзисом, и увидели с Фрийской равнины Дикей и Демарат.
Мы, новые язычники, может быть, не обратимся в христианство, как следует, пока не увидим той же зари, не поверим, что людям в древних таинствах уже являлся Тот, Кого они еще не знали, а мы уже не знаем.
За семь дней до Голгофы, когда множество народа, выйдя с пальмовыми ветвями навстречу к Иисусу, восходившему в Иерусалим, восклицало: «Осанна! благословен грядущий во имя Господне, Царь Израилев!» — совершилось то, что можно бы назвать «Елевзисом» — «Пришествием», в самом Евангелии. Эллины, пришедшие на праздник Пасхи, захотели видеть Иисуса; но были робки: знали, что они для Иудеев — «необрезанные», «нечистые», «псы», подбирающие крохи со стола детей; прямо подойти к Иисусу не посмели, как делали это последние люди в Израиле, блудницы и мытари. Подошли сначала к Филиппу, который был из Вифсаиды Галилейской, «страны языческой». — «И просили его, говоря: господин! мы хотим видеть Иисуса».
Люди, от начала мира хотели этого, жаждали, умирали от жажды, и вот эти три слова: «Иисуса видеть хотим» — как бы открытые, сжигаемые Танталовой жаждой, уста.
Эллинских «псов» подвести к Царю Израиля и Филипп не посмел. «Идет и говорит о том Андрею; потом Андрей и Филипп сказывают о том Иисусу. Иисус же сказал им в ответ: пришел час прославиться Сыну Человеческому».
Что это значит? Почему слава Сына — пришествие эллинов? Разве быть Царем Израиля уже не слава? Нет, те же уста, что сегодня восклицают: «Осанна!» через шесть дней, завопят: «распни!» Слава Сына — исполнить волю Отца, спасти мир. «Весь мир идет за Ним», — говорят между собою фарисеи, за минуту до прихода эллинов, как будто уже зная о нем. Мир вещественный — Рим, мир духовный — эллинство. Он-то и пришел к Сыну. Первые попавшиеся эллины к Нему не пришли бы; эти знали, конечно, зачем и к Кому идут. Он и говорит им, как знающим:
Истинно, истинно говорю вам:
если пшеничное зерно,
падши на землю, не умрет,
то останется одно;
а если умрет, то принесет много плода.
Вся Елевзинская тайна в этом слове, и слыша его, не могли не понять знающие тайну Эллины, что зерно — Он сам.
Когда Я вознесен буду от земли,
всех привлеку к Себе.
Слыша и это слово, не могли они не понять, что перед ними — высоко вознесенный, «Срезанный Колос», — «Великий Свет» Елевзинских ночей — Спаситель мира.
Эта одна из самых не только божественно, но и человечески-подлинных страниц Евангелия, остается доныне как бы не прочитанной, слово Господне о пришествии мира к Нему как бы не сказанным. Но если бы мы не были так слепы, то увидели бы, что здесь, в пришествии Эллинов, боги древних таинств, боги Атлантиды — первого погибшего мира, привели второй, погибающий, — к Спасителю.
14. К ИИСУСУ НЕИЗВЕСТНОМУ
В Рождество Христово я кончаю эту книгу об Атлантиде-Европе. Здесь, на берегу Средиземного моря у подножья Лигурийских Альп, дни зимнего лета, «Гальционовы», как называли их греки, потому что Бог Посейдон в них углаживает волны моря, утишает бури, чтобы гальционы-чайки, ему посвященные, могли высиживать птенцов своих в плавучих гнездах, — эти райски-тихие дни — самые блаженные в году. Летом пахнет, в декабре, смолистая хвоя в кипарисовых аллеях запустевших вилл,
Тают в несказанном свете, как в славе Преображения, розово-снежные Альпы, прозрачно-лиловые холмы Эстереля и моря, воздушно-голубое, как небо, где паруса белеют, подобно крыльям ангелов. И в зимнем, сонном щебете птиц слышится ангельский хор:
Острова Блаженных, Гомеров Элизиум, напоминает, в эти золотые дни, этот очарованный край: