Лан бросилась к себе в спальню, заперла дверь на ключ и упала, рыдая, на кровать.
- Доченька, доченька, открой, - всхлипывала по ту сторону двери Франсуаза. - Лан, выслушай меня. Так нельзя, Лан. Так нельзя, Лан, ну пожалуйста, открой. Ты слышишь меня?
Лан плакала, уткнувшись в подушку, и не отвечала на призывы матери. Франсуаза еще немного постояла под дверью, умоляя Лан впустить ее, потом ушла.
Постепенно Лан успокоилась. Она перевернулась на спину и лежала, глядя в потолок заплаканными глазами. Ну почему, почему ей так не везет в жизни? Соседи считают ее мать легкомысленной женщиной, потому что у нее невьетнамское имя и потому что ее дочь - только наполовину вьетнамка. И Лан, насколько она себя помнит, всегда была вынуждена выслушивать обидные и грязные намеки. В детстве ей не давали проходу. Ее мать называли шлюхой, а ее саму - казарменной дочкой, проклятой американкой и еще бог знает какими обидными именами. Не проходило дня, чтобы кто-нибудь из соседских ребятишек не оттаскал ее за волосы, приговаривая, что вьетнамка не может быть светлой и что ее нужно обрить наголо.
Немного повзрослев, Лан начала красить волосы в черный цвет, чтобы хоть как-то быть похожей на своих соотечественников. Когда она начала учиться в институте, ей в глаза никто ничего не говорил. Но за своей спиной она слышала ехидный, язвительный шепоток, чувствовала неприязненные взгляды окружающих.
Бедная мама! Конечно же она ни в чем не виновата. Ей было тогда только восемнадцать лет. Могла ли устоять она, молоденькая танцовщица из варьете, перед Уоррелом? А он, наверное, умел обхаживать хорошеньких девушек. Что ж теперь сделаешь, если так получилось? Мама - добрая, хорошая женщина. Но она ничего, совершенно ничего не понимает. Живет легко и беззаботно. Торгует себе женским бельем и думает, что счастлива.
Лан спустилась в кухню.
- Ма, прости меня, я не хотела тебя обидеть, - она подошла к матери и потерлась щекой о ее плечо.
Франсуаза всхлипнула. Отставив в сторону тарелку, она взяла обеими руками голову Лан, прижала к себе:
- Ты думаешь, мне легко? Все эти годы без мужа. Разве я виновата в том, что поверила ему? Хорошо - у тебя такой характер. Ты можешь постоять за себя. А у меня... Мне бы повесить трубку, когда он позвонил. А я вспомнила молодость. Тогда было хорошо. Но этого уже не вернешь. И я ни о чем не жалею. Потому что у меня есть ты. А ты... так меня обидела сегодня.
- Ну не надо, ма. Не надо так говорить, - жалобно попросила Лан. - А то я опять разревусь. Прости меня, ладно?
Франсуаза смахнула со щеки слезу и кивнула:
- Ну, иди приведи себя в порядок. Вот-вот придут гости, а ты еще не одета.
Лан чмокнула мать в щеку и побежала наверх.
На улице хлопнула дверца автомашины. "Уоррел, - досадливо поморщилась Лан. - Уж лучше бы Виен с отцом пришли первыми. О чем я буду говорить с этим американцем?"
Она бросила сердитый взгляд на дверь спальни, за которой переодевалась мать, и пошла вниз.
Лан угадала. Раздался стук в дверь, и на пороге появился Уоррел с огромной охапкой розовых лотосов.
Выглядел он эффектно. Поджарый, элегантный, в белом костюме. Даже симпатичный - с седеющими висками, смеющимся взглядом, мягкой линией рта и приятной улыбкой. Истинный американец с рекламных проспектов о стране, где "каждый может стать миллионером".
- Черт побери! - густым баритоном воскликнул Уоррел. - Неужели это Лан? Тебе не говорили, что ты дьявольски красива? Подумать только, что это моя дочь! Ну, здравствуй. Боже, как ты похорошела! Я же в последний раз видел тебя этаким неказистым волчонком, да к тому же еще и сердитым. Ну, дай я тебя поцелую!
- Здравствуйте, господин Уоррел, - тихо ответила Лан, отступив на шаг. - Вы знаете, мой характер с тех пор совсем не изменился.
- Что я ценю в людях - так это искренность, - засмеялся Уоррел. - Но от цветов, я полагаю, ты не откажешься?
Он отделил от букета половину лотосов и вручил их Лан.
- Благодарю вас, - ответила девушка.
- А где мама? - спросил Уоррел.
- Я здесь, Эд!
По лестнице торопливо спускалась Франсуаза в гладком темно-зеленом аозай.
- Вы не представляете, дорогой Эд, как я рада вас видеть! воскликнула она, устремляясь навстречу Уоррелу.
- Добрый вечер, Франсуаза, - Уоррел элегантно поклонился и поцеловал ей руку. - Вы, как всегда, очаровательны.
- Что вы, что вы, Эд! - замахала руками Франсуаза и кокетливо добавила: - Годы летят так быстро.
Уоррел протянул Франсуазе оставшиеся цветы.
- Ах, какие замечательные цветы! - защебетала Франсуаза. - Я никогда не видела таких крупных лотосов. Лан, приглашай Эд... папу наверх, а я поставлю цветы в воду.
- Прошу вас, господин Уоррел, - Лан сделала приглашающий жест рукой, отступив на шаг.
- Ты называешь Эда господином Уоррелом? - Франсуаза обернулась и удивленно подняла брови. - Но это же твой отец!
- Я, конечно, польщена таким родством, - ответила Лан. - Но не знаю, на каком языке называть господина Уоррела папой. На своем? Это будет звучать странно для него. А по-английски - для меня теряется весь смысл этого слова.
- Лан, как тебе не стыдно!
Франсуаза виновато посмотрела на Уоррела:
- Совершенно несносный характер. Вы уж, пожалуйста, не сердитесь, Эд.
Уоррел засмеялся.
- Характер - мой, - не без гордости произнес он. - Я ведь в молодости тоже был таким... невыносимым. И потом, разве можно сердиться на человека за прямоту? Я прекрасно понимаю Лан. Ежедневно, в течение многих лет она сталкивается с моими соотечественниками, среди которых, увы, слишком много не самых лучших представителей Америки. Пьяные, грубые солдаты, оборванные хиппи, тупая военная жандармерия... И все они ведут себя на улицах ваших городов, словно в своем собственном доме. Вполне естественно, что Лан видит в каждом американце воплощение чуть ли не всех пороков. Но поверь мне, моя девочка, - Уоррел повернулся к Лан и заговорил проникновенным тоном, который был у него отрепетирован много лет назад, - поверь мне, что есть другая Америка. Америка ваших друзей. Америка, готовая всегда прийти на помощь своим союзникам. Америка, которая желает вам добра. Спроси об этом у Виена. Ты, конечно, можешь считать меня кем угодно - это твое право. Любовь не завоевывают насильно. Но я хочу, чтобы ты знала: твой отец Эдвард Уоррел никогда не был и не будет врагом твоего народа. Я не военный, не политик, а сугубо гражданский человек. Моя специальность психология людей. Я долго жил в твоей стране, занимаясь научной деятельностью, и проникся огромным уважением к твоим соотечественникам. И я рад, что мне, иностранцу, в какой-то мере удалось понять вашу психологию, войти, если можно так выразиться, в "запретный город" вьетнамской души.
Франсуаза, на которую спич Уоррела произвел большое впечатление, промакнула платочком покрасневшие глаза и сердито посмотрела на дочь:
- Вот видишь, какой человек Эдвард. А ты... ты всех всегда обижаешь, всем дерзишь.
Лан почувствовала себя смущенной: все-таки она слишком несправедлива к отцу. Он прав: не все американцы похожи на тех, что она ежедневно видит на улицах Сайгона. Ведь есть в Америке люди честные, порядочные. Может быть, и Уоррел относится к таким?
- Мама, давай цветы, я поставлю их в вазочки, - сказала она, чтобы скрыть свое замешательство, и, взяв у Франсуазы ее букет, направилась в кухню.
Там она выбрала две вазочки, но тут же убрала их обратно в шкаф, а цветы положила на табурет. Нужен же будет предлог, чтобы спуститься вниз в восемь часов, когда придут ее друзья за взрывчаткой. Потом, задумавшись, встала у окна. Как ей вести себя с Уоррелом? Еще не зная его, Лан уже сочла его врагом. Но ведь он отец ей. К тому же сейчас он, кажется, говорил искренне. Как быть? С кем посоветоваться? С ребятами? Они не поймут. Отец! Как странно! Лан уже привыкла к мысли о том, что у нее нет отца. Но кто может понять, что такое расти без отца? Виен, наверное, испытал то же самое. Он вообще с детства не знал родителей. Наверное, поэтому он и стал таким... жестким, суровым. Но ведь в душе он другой. Просто он замкнулся и не дает волю чувствам. Ну зачем, зачем он уехал в Америку?