Став обладателем столь ценной находки и поняв к тому же, с помощью каких сложных дедуктивных умозаключений этот мальчик нашел путь к ней, главный редактор испытывал непередаваемое восхищение, которое вызвала у него проницательность шестнадцатилетнего юнца – ей мог бы позавидовать любой изощренный в своем деле полицейский, – и радость от того, что мог выставить на всеобщее обозрение в «морг-витрине» газеты «левую ногу с улицы Оберкампф».
– С этой ногой, – воскликнул он, – я сделаю вот такой заголовок для статьи!
Затем, вручив жуткий сверток судебно-медицинскому эксперту, сотрудничавшему с газетой, он спросил юного незнакомца, на какое жалованье тот рассчитывает, если согласится стать репортером отдела судебной хроники.
– Двести франков в месяц, – скромно произнес молодой человек, чуть не задохнувшись от распиравшего его восторга: еще бы, такое неожиданное предложение!
– Вы получите двести пятьдесят, – ответил главный редактор, – но при одном условии: вы всем скажете, что работаете в редакции уже месяц. И давайте сразу договоримся: не вы обнаружили «левую ногу с улицы Оберкампф», а газета «Эпок». Запомните, мой дорогой: отдельная личность здесь – ничто, а газета – все!
Выразившись таким образом, он не стал более задерживать нового сотрудника, лишь пожелал узнать на прощание его имя.
– Жозеф Жозефен.
– Какое же это имя? – изумился главный редактор. – Это не имя. Впрочем, раз вы все равно не подписываетесь, это не имеет значения…
Новичок сразу же обзавелся множеством друзей, так как был услужлив и отличался веселым нравом. Это приводило в восторг самых брюзгливых и обезоруживало самых завистливых. В кафе адвокатуры, где обычно собирались репортеры, прежде чем отправиться в прокуратуру или префектуру на поиски своей ежедневной порции преступлений, он снискал себе репутацию смышленого малого, который в недалеком будущем (вот увидите!) наверняка доберется до кабинета самого начальника полиции. Когда подвертывалось стоящее дело и по приказу своего главного редактора Рультабий – к тому времени это прозвище уже прочно закрепилось за ним – вступал на военную тропу, ему нередко случалось утереть нос самым знаменитым инспекторам.
Там-то, в кафе адвокатуры, мы с ним и познакомились. Адвокаты уголовной полиции и журналисты в общем-то никогда не враждуют, так как одни нуждаются в рекламе, а другие в сведениях. Мы разговорились, и я сразу же проникся огромной симпатией к этому славному человечку по прозвищу Рультабий. Он отличался таким живым и оригинальным складом ума, такой совершенно особой манерой мыслить, какие я не встречал ни у кого.
Незадолго до этого мне было поручено вести судебную хронику в «Кри дю Бульвар». Моя причастность к журналистике не могла не укрепить и без того установившиеся между Рультабием и мной дружеские отношения. К тому же моему новому другу пришла мысль вести в газете «Эпок» небольшую рубрику, которая стала именоваться «Судебное дело», так что я часто давал ему всевозможные юридические справки, в которых он нуждался.
Прошло около двух лет, и чем ближе я узнавал его, тем больше любил, ибо понял: за внешней видимостью веселого чудачества скрывался необычайно серьезный для своего возраста человек. Более того, иной раз мне, привыкшему видеть его очень оживленным, а то и слишком веселым, доводилось наблюдать, как его вдруг охватывала глубокая печаль. Я пытался разузнать о причине столь внезапной перемены в его настроении, но он всякий раз снова начинал смеяться и ничего не объяснял. Однажды, когда я спросил его о родителях, о которых Рультабий ни разу не говорил, он вдруг внезапно ушел, сделав вид, будто не слышал моих слов.