Исправник Рогожкин и два казака приплелись-таки к костру Булавиных.
– Взять этого чукчу! – приказал исправник казакам, ткнув почти порожней бутылкой в Миткея.
Казаки было бросились исполнять, однако глыбистая фигура Акима преградила и раздвинула их.
– Не тронь Миткея! – только и сказал Аким.
– Бунтовать! – истошно завопил Рогожкин.
– Не балуй, ваше благородие, – грозно предупредил Аким.
– Ты што, огрызаца? – заскрипел молодой казак, выступая вперёд Рогожкина. – Я те жавалку пересчитаю!
Заплакал маленький Ванюша. Заголосила Мотрона. В крепкой руке Миткей сжал рукоять охотничьего ножа. Молодой казак рванулся было нанести удар в лицо Акиму, но тот увернулся и приподнёс наглецу такую оплеуху, от которой казак с запрокинутой рожей растянулся под кустами тальника. Второй казак – средних лет коренастый увалень закатился хмельным смехом. Пуча пустые глаза на эту неприглядность, Рогожкин пошёл в наступление.
– Пошто русского бьёшь? – процедил он, тыча бутылкой в Акима. – На, приложись за царя-батюшку!
– На вас люди смотрят, Пётр Аверьянович! – пробовал устыдить исправника Аким. – Колыма не терпит пьяных.
– На-ка, выкуси! – состроил гримасу Рогожкин, вывернув прокуренный кукиш. – Я тут власть!!.
По округе ходила недобрая слава о разгуле уездного исправника. С казачьей братией сидел он в Крестах-Колымских и не пропускал случая поживиться. Жители тундры старались объезжать пиратскую заставу, но не каждому удавалось. Зато у Рогожкина был надёжный покровитель в лице якутского губернатора.
– Бог милостив покуда исправник пьян, – озабоченно сказал Аким Мотроне и Миткею. – Уезжать надо от греха и неправды подальше.
Не ошибся Булавин. Через неделю в илистый берег Лесоковки ткнулись две тяжёлые байдары.
Рогожкин в окружении четырёх дюжих казаков стоял посреди двора опрятной заимки и углядывал, что живут здесь работящие, здоровые люди. На этот раз Аким и Мотрона пригласили полицейского начальника и его свиту в дом. Расселись в светлой горнице за широким столом. Хозяева потчевали гостей по всем правилам колымского гостеприимства. Мотрона поставила на стол вместительную подставку с румяными ломтями ржаного хлеба, солонки с солью, с перцем и толчёным чесноком, доверху наполненные миски с кусками подкопчёной оленины, остуженная отварная осетрина, вяленый омуль, малосольная копчёная ряпушка, отварные оленьи языки, кружки с квасом из морошки с черникой, с колотым сахаром английскую вазу, на край стола самовар…
Ели аппетитно, молча. После анюйской попойки и утомительной дороги мужики проголодались. Обжорство завершали обильным чаепитием.
Аким не боялся исправника. Скорее – остерегался. Потому что Рогожкин мог лицемерно льстить да стелить мягко, жестко было потом.
– Давно к тебе собираюсь, – начал разговор Рогожкин.
Он вынул из бортового кармана сюртука носовую тряпицу, туго протёр распарившееся от чаепития лицо и раскатисто высморкался. Соловело поглядел в угол на образа, лениво перекрестил лоб и вдруг, блеснув остротой влажных зрачков, уставился на Акима.
– Прижился ты здесь, Аким Кузьмич, прижился… Это хорошо. Только поселение твоё незаконно. Ясак государю императору не платишь. Вольно живёшь. А за волю платить надобно. Да ещё как платить!
– Аким Булавин у отечества и государя в долгах не ходил, ваше благородие, – твёрдо сказал Аким. – Мотрона! – позвал он жену.
Взволнованная, она появилась в дверях горницы.
– Принеси заначку, – спокойной просьбой обратился он к ней.
Мотрона обернулась и подала Акиму небольшой мешочек, сшитый из плотной шкуры тюленя. Он развязал затянутый оленьей жилой тугой комель и высыпал на стол бумажные деньги в рублёвых, трех– и пятирублевых, более мелких купюрах. Были кредитные билеты и высокого достоинства.
– Богатство немалое, – положив руку на денежный ворох и пристально глядя в бегающие глаза исправника, сказал Аким. – Двадцать пять тысяч целковых копеечка в копеечку.
– Поддельные?! – забрызгал слюной Рогожкин, схватив несколько светло-жёлтых, синеватой орнаментовкой пятидесятикопеечного достоинства бумажек. – Мусор!..
– Приданое моей жены Мотроны, ваше благородие, – иронически заметил Аким.
Взяв ассигнацию достоинством двадцать пять рублей, прочитал:
– «Государственные кредитные билеты имеют хождение во всей империи наравне с золотою монетою. За подделку кредитных билетов виновные подвергаются лишению всех прав состояния и ссылке в каторжную работу». Деньги эти благородные, ибо на красоте бумажной золотом рисован лик государя императора Александра Третьего. А ты, Пётр Аверьянович, его «мусором» крестишь. Честь царской фамилии Господь Бог ограждает. А ещё. Деньги эти мы в государеву казну передаём. Коль в отказе препятствие чинить станешь, слух по тундре до губернатора докатит. Что же касательно незаконного поселения, на то разрешительная бумага выдана уполномоченным Марковского уезда урядником Коноплёвым на имя жены моей Мотроны Прокопьевны Жирковой, являющейся дочерью ламутского князька Прокопия Жиркова. – Аким положил перед очумевшим исправником документ и, указав в него пальцем, дополнил: – Здесь всё чёрным по белому указано и царской печатью скреплено. Вот так, Пётр Аверьянович, мы с тобой квиты. Хоть ты и «просил много, а бери, что дают».