Семья была в сборе. Старший брат Мотроны, маленький суховатый мужичок с приветливым зорким взглядом тёмных поблескивающих глаз, разливал из парящего над огнём чана по вместительным мискам из белого дерева шурпу из свежего оленьего мяса и передавал на круг. Прибывшим освободили место рядом с хозяином дома в знак приличия.
Обильная трапеза уплотнила желудки гостей. Сытость они выразили громкой утробной отрыжкой. Началось чаепитие с курением и разговорами.
— Наш небольшой народ многие лета жил своими заботами, — начал рассказ старый ламут, когда понял, что домочадцы приготовились к слушанию. — У нас никогда не было врагов. А если когда-то в далёкие времена существовала юкагиро-чукотская вражда, то наши предки оказали благотворное влияние на враждующие стороны, и в тундру пришёл большой мир.
Он раскурил трубку, смахнул со лба капельки пота, удобнее уселся на шкурах, точно оседлал нарты для дальней поездки и, выпустив серое облачко табачного дымка, продолжал, будто напевая вечернюю молитву — понятную и чистую, как правда:
— Жизнь не Утренняя звезда на чистом небосводе, а люди не одинаковы, так же как не одинаковы на руке пальцы. Много среди людей возникает разногласий и обид. Но в той же мере радости были и остаются общими, как кусок мяса, глоток воды, щепоть табака. Сегодня, однако, в наш общий дом пришли «плохие люди». В тундре их называют «беженцы». Нехорошее это слово. «Беженцы», как стая прожорливых крыс, уходящая от преследования, уничтожает всё на своём пути. Они грабят и убивают наших людей. Спаивают водкой и терзают сестёр наших, и даже детей. Угоняют оленей, сжигают яранги, тордохи… Там, где они прошли, осталась выжженная и опоганенная земля.
Старый ламут умолк, тяжело перевёл дыхание от охватившего волнения, глубоко затянулся табачным дымком и мучительно выдохнул:
— Чукчу убили Миткея…
Аким вздрогнул… Он придвинулся к рассказчику и впился в него взглядом, полным мольбы и сострадания, точно желая услышать из его уст такое, что опровергло бы уже: свершившееся. Ему спазмой сдавило горло. Глаза повлажнели. Его могучие руки сжались в кулаки.
— Кто они?
— Бандиты, — сказал старый ламут. — Пепеляевцы.
В доме воцарилась тишина. Напряжённая. Тяжёлая…
— Беженцы двигали на Колыму, — продолжал рассказ старый ламут. — От Якутска путь зимний. Многие погибали от холода и болезней. Наши люди встретили их в долине Тланила. Пепеляевцы были слабые. К началу лета осталось их двадцать человек. Сначала решили отправить всех на Абый. Однако побоялись, что многие не выдержат долгой дороги. Переправили их на Кочую и оставили на заимке многодетного чукчи Миткея. Он охотник, рыбак, еда у него есть, да и знахарь он почтенный. Миткей быстро поднял служивых людей на ноги. Старший среди них — офицер сказал Миткею, что все они идут на побережье. Там их поджидает генерал Семёнов с отрядом. С побережья они подадутся на Русскую Америку. На дальнейший путь им нужны деньги. В горах богатые залежи золота. Они хотели бы добыть этот металл. Если Миткей знает, где можно отмыть золото без больших затрат, пусть наведёт. Тем самым покажет истинную преданность российскому воинству. Миткей отказался. Однако в его отсутствие офицер обнаружил в Миткеевой яранге золото. Угрожая расправой, офицер заставил чукчу указать место, где добыт самородок.
Через неделю охотник увёл отрядников в отроги хребта Тимит-Тенгр. Там в чёрных скалах с давних времен поселились злые духи, а в белых ручьях погибель каждому, кто со злом пришёл. Миткей указал место. Стали рыть контрольные шурфы. Три дня ковырялись. В пробах золота не было. Понял офицер и его приближённые, что чукча обманул их. В ярости сбросили они Миткея в свежий шурф и завалили камнями заживо.
Печальная весть придавила мужиков. С тревожными думами о завтрашнем дне сидели они у жаркого очага до глубокой ночи. К тому же, старый ламут привёз приказ исправника прибыть Акиму Булавину на Лесоковку, где в его доме расквартировался полевой белогвардейский штаб ротмистра Альтмана…
…Аким стоял на занастившемся сугробе посреди двора, загаженного собачьими экскрементами. Жгучая обида душила его, он во всём видел беспорядок и разорение. Наконец, он поднялся на крыльцо и распахнул тяжёлую дверь. Некогда опрятная светёлка ударила в лицо прокуренностью, кислятиной, острой затхлостью казарменного пристанища. На шкуре бурого медведя, брошенной на широченную лавку-орон, привалившись на локоть, сидел офицер. Гладко причёсанные на пробор рыжие волосы, впалые щеки и тонкий вытянутый нос в бледных веснушках, высокий лоб, утомлённые зеленоватые глаза проявляли резкость его характера. Его тонкие губы сжимали мундштук погасшей папироски.