Босвелл редко распространялся на эту тему, но всегда утверждал, что Он обязательно явится и что это будет поистине великий день.
— Нет, я говорю не о Кроте Камня. Его миссия будет совершенно особой. Он поможет обрести всем кротам такую веру, какой пока обладаем только мы, писцы.
Я говорю сейчас о Том, кто придет следом за Кротом Камня,— об обретшем Безмолвие. Да-да, он придет следом — я знаю, я уверен, и, когда это произойдет, Триффан, тогда... тогда...
Не договорив, старик Босвелл понуро опустил рыльце к самой земле; внезапно он показался Триффану невероятно усталым; более того, в его глазах Триффан заметил испуг. Не взглянув на него, Босвелл двинулся дальше один, и до Триффана донеслось еле слышное:
— Он придет, он обязательно должен прийти.
Триффан впервые видел своего наставника в таком волнении. Столько тоскливой надежды, столько боли было в его голосе, что Триффан не выдержал: он подошел ближе, коснулся лапы Босвелла и тихо произнес:
— Я могу тебе чем-нибудь помочь?
Босвелл обернулся, молча взглянул на него, и Триффан увидел, что его старые глаза полны слез.
— Нет, Триффан. Ты хорошо все усваиваешь, ты заботишься обо мне, ты любишь меня — и этого довольно. Откликнувшись на нашу горячую веру, явится Крот Камня, и тогда я... тогда я...— Тут голос Босвелла прервался, и он зарыдал. И с ним вместе, казалось, зарыдала сама земля, и деревья, и травы, и все кротовье царство.
Смятение охватило Триффана, и он воскликнул:
— Я не понимаю! Я не в силах тебя понять!
— Знаю, что не в силах, — отозвался Босвелл, и в его взгляде, обращенном на юного Триффана, было столько нежности, что Триффан не выдержал и заплакал сам.
После этого Босвелл замолчал надолго. Час шел за часом, а он все продолжал молчать. Было видно, что он целиком погружен в свои мысли — то ли радостные, то ли печальные. Его выцветший, поредевший мех пришел в полный беспорядок, он тяжело ступал, согнувшись, словно нес на себе бремя всего кротовьего царства, изнемогая от этой ноши и пребывая в надежде, что кто-нибудь наконец избавит его от непосильного груза.
Во время этого затянувшегося молчания юный Триффан из Данктона не единожды порывался приблизиться к Босвеллу, но всякий раз удерживал себя: он чувствовал, что сейчас от него требуется лишь оберегать своего наставника с почтительного расстояния. Он ощущал, что бессилен помочь Босвеллу в его внутренней борьбе с самим собою и облегчить его страдания. Наконец наступил рассвет, а с ним пришло тепло, и нависшая над кротами тень вновь отступила в тот мрак, откуда явилась.
Так, постепенно, шаг за шагом, Триффан стал понимать, что Белый Босвелл — это не только воплощение кротости и доброты, каким было принято его считать, и что если временами Босвелл выглядел настороженным, даже испуганным, то это происходило не из-за его преклонного возраста, но в силу того, что в самой природе вещей было нечто пугающее, о чем было ведомо лишь познавшим Безмолвие. И чем глубже понимал Триффан, что терпимость Босвелла по отношению к братьям своим, которые нередко служили для него источником тревоги, и забота об их благе проистекают из его безграничной любви к ним, тем сильнее и крепче становилась его привязанность к своему спутнику.
И все же оставались темы, которых Босвелл не желал касаться, как бы настойчиво ни расспрашивал его Триффан. Одной из таких запретных тем было то, чем предстоит заниматься самому Триффану в случае, если ему когда-либо удастся заслужить ранг писца. Как хорошо знал Триффан, любому кроту, даже если он не писец, Камнем Безмолвия было завещано выполнить определенную миссию. В осуществление этой миссии крот обязан вложить все, чем наиболее одарен, — физическую силу, ум или просто любовь к жизни.
Что касается писцов, то их обязанности носили более конкретный характер и определялись старшими, пока каждый не посвятит себя тому, что сочтет необходимым, — а это, по разумению Триффана, требовало серьезных раздумий и прежде всего осознания своих возможностей как личности.
Как раз на эту тему Босвелл не был расположен говорить и всячески уклонялся от расспросов Триффана, полагая, что чем меньше тот будет размышлять о своей миссии, тем скорее он будет готов к ее осуществлению. Однако Триффан обратил внимание на то, что в последние кротовьи месяцы путешествия, когда они уже спустились с меловых холмов в долину и снова оказались в окружении других кротов, Босвелл со свойственной ему мягкостью постоянно стремился заставить своего ученика вникать во все особенности кротовьего бытия, словно давая понять, что именно с этим связано поле его будущей деятельности. По мере того как они приближались к Аффингтонскому Холму, в разговорах все настойчивее звучала одна и та же тема — скорое пришествие Слова. Оно воспринималось как доброе знамение, как надежда на то, что сила, спокойствие и порядок снова вернутся в этот растревоженный мир. Однако все слухи о его существовании, да и само значение того, что есть Слово, Триффан считал пустой болтовней незадачливых созданий, которые, пережив Чуму и пожары, теперь возлагали надежды на мудрость более высокую, чем та, что заключена в Камне, и называли ее «Слово».