Появление в их жизни Ги Бруара изменило все. Энтузиазм, с которым он отстаивал свою идею организовать для хранения коллекции более подходящее место, вкупе с любовью к острову, ставшему для него домом, породили монстра. Этим монстром было знание, а оно требовало признания и действия. Вот по этому замкнутому кругу и бродил сейчас Фрэнк в поисках выхода.
Времени оставалось мало. Когда Ги умер, Фрэнк решил, что они откупились. Но события сегодняшнего дня показали ему обратное. Грэм взял курс на самоуничтожение и решительно ему следовал. Пятьдесят с лишним лет он скрывался, но нынче его убежище разрушено, и негде больше спастись от судьбы, которая его ждет.
Подходя к комоду в своей спальне, Фрэнк едва волочил ноги, точно на них висели кандалы. Взяв оттуда листок, Фрэнк пошел вниз, держа его перед собой, точно священную жертву.
В гостиной по телевизору показывали двух врачей в зеленых халатах, которые суетились над телом пациента в операционной. Фрэнк выключил его и повернулся к отцу. Тот все еще спал, его рот открылся, слюна лужицей стояла во впадине нижней губы.
Фрэнк нагнулся над Грэмом и положил руку ему на плечо.
— Папа, просыпайся. Нам надо поговорить, — позвал он и слегка встряхнул отца.
Глаза Грэма за толстыми стеклами очков открылись. Он смущенно моргнул.
— Я, похоже, задремал, Фрэнки. Который час?
— Поздний, — сказал Фрэнк, — Пора в постель.
— А. Ладно, парень, — согласился Грэм и собрался встать.
— Не сейчас, — остановил Фрэнк. — Взгляни сначала на это, папа.
Он протянул отцу список продуктов, держа его прямо перед слабеющими глазами старика.
Взгляд Грэма скользнул по бумажке, брови насупились.
— И что это такое?
— Это ты должен мне сказать. Здесь твое имя. Видишь? Вот тут. И дата тоже есть. Восемнадцатое августа. Одна тысяча девятьсот сорок третьего. Написано в основном по-немецки. Что ты об этом скажешь, папа?
Отец покачал головой.
— Ничего. Понятия не имею, что это.
Его слова прозвучали искренне, и, без сомнения, он действительно не узнал документ.
— Знаешь, что тут написано? По-немецки, конечно. Перевести можешь?
— Я же вроде не шпрехаю, или как? Никогда не шпрехал и не буду.
Грэм заворочался в кресле, подался вперед и положил руки на подлокотники.
— Погоди, пап, — сказал Фрэнк, чтобы удержать его. — Давай я тебе прочитаю.
— Сам же говоришь, спать пора, — настороженно ответил Грэм.
— Закончим с этим. Здесь сказано: шесть колбас. Два кило муки. Одна дюжина яиц. Шесть кило картошки. Кило бобов. И табак, папа. Настоящий. Двести граммов. Все это дали тебе немцы.
— Фрицы? — сказал Грэм. — Чепуха. Где ты взял… Дай-ка я посмотрю.
И он слабым движением попытался схватить бумажку. Фрэнк отодвинул ее подальше, чтобы отец не достал, и сказал:
— Вот что произошло, папа. Наверное, тебе все надоело. Непрестанная борьба за жизнь. Скудный паек. Потом его отсутствие. Ежевика вместо чая. Картофельные очистки вместо хлеба. Ты был голоден, устал, и тебе до смерти надоело есть траву и корешки. И тогда ты назвал имена…
— Я никогда…
— Ты дал им то, чего они хотели, потому что тебе хотелось выкурить нормальную сигарету. И мяса. Господи, как тебе хотелось мяса! И ты знал, как его раздобыть. Вот что случилось. Три жизни в обмен на шесть колбас. Отличная сделка для времени, когда всех кошек съели.
— Это неправда! — запротестовал Грэм. — Спятил ты, что ли?
— Здесь твое имя или нет? А вот тут, внизу страницы, подпись фельдкомманданта Гейне. Вот она. Погляди, папа. Спецпаек для тебя одобрили на самом верху. Подкармливали тебя время от времени, пока не кончилась война. Интересно, если порыться в документах, сколько еще таких записочек можно найти?
— Я не понимаю, о чем ты говоришь!
— Конечно. Ты не понимаешь. Ты заставил себя все забыть. А что еще тебе оставалось, когда они умерли? Этого ты не ожидал, верно? Думал, они просто отсидят свое и вернутся домой. Видишь, как хорошо я о тебе думаю.
— Ты спятил, мальчик. Дай мне встать. Отойди. Отойди, я сказал, а не то я тебе покажу.