— Вы с Ги Бруаром были помолвлены?
— Были бы, — сказала она. — А теперь Ги… О Ги!
Она плакала не стесняясь, точно маленькая девочка.
— У меня ничего не осталось. Был бы у меня хоть ребеночек, вот было бы хорошо. Но теперь он правда умер, совсем умер, а я этого не вынесу, я его ненавижу. Ненавижу. Я его ненавижу. Он говорит: «Выходи. Живи, как жила раньше. Можешь ходить, куда захочешь», и делает вид, как будто не молился об этом, не боялся, что я убегу и спрячусь где-нибудь до тех пор, пока не родится ребенок и он ничего не сможет поделать. Он говорит, что ребенок испортил бы мне жизнь, как будто она и так не испорчена. И он этому радуется. Да, радуется. Он радуется.
Обхватив обеими руками колодец, она уткнулась в его шершавый край и зарыдала.
Дебора подумала, что ответ на свой вопрос они определенно получили. Характер отношений между Ги Бруаром и Синтией Мулен был ясен, как небо в безоблачный день. А «он», которого так ненавидела девушка, был, конечно же, ее отцом. Дебора представить себе не могла, кто еще принимал бы в ее судьбе такое участие, если не этот презренный «он».
— Синтия, можно, мы проводим тебя в дом? — спросила Дебора. — На улице холодно, а ты в одном свитере…
— Нет! Я никогда туда не вернусь! Буду сидеть здесь, пока не умру. Я так хочу.
— Вряд ли твой папа это допустит.
— Он хочет этого не меньше меня. «Отдай колесо, — говорит он мне. — Ты не достойна его покровительства, девочка». Как будто из-за этого со мной должно было что-то случиться. Или как будто я стала бы думать, что он хотел этим сказать на самом деле. «Ты мне не дочь», — вот что он хотел этим сказать, а я должна была понять его без слов. Только мне на него плевать, ясно? Плевать.
Дебора в некотором недоумении посмотрела на Чайну. Та пожала плечами, показывая, что тоже ничего не поняла. Речь явно шла о чем-то таинственном. Без помощи им было не разобраться.
— Я и так уже отдала его Ги, — сказала Синтия. — Несколько месяцев назад. И сказала, чтобы он всегда носил его с собой. Глупо, я знаю. Ведь это обыкновенный камень, и ничего больше. Но я сказала ему, что он хранит того, кто его носит, и он, наверное, поверил, потому что я сказала… я сказала…
Ее всхлипывания возобновились.
— А он не помог. Обыкновенный бестолковый камень.
Невинность, чувственность, наивность и уязвимость удивительным образом сочетались в этой девушке. Дебора могла понять, чем она так привлекала мужчину, который хотел наставить ее в мирской жизни и одновременно сохранить от нее, посвятив попутно в кое-какие из мирских наслаждений. Отношения с Синтией Мулен позволяли человеку более взрослому выразить себя во всех смыслах, что для одержимого жаждой превосходства Ги Бруара было непреодолимым соблазном. Вообще-то Дебора видела в этой девочке себя: такой бы она стала, если бы не сбежала в Америку, где прожила три года, предоставленная самой себе.
Именно поэтому она опустилась рядом с девушкой на колени и принялась гладить ее по голове.
— Синтия, мне так жаль, что на твою долю выпало такое. Но пожалуйста, давай пойдем в дом. Сейчас тебе хочется умереть, но так будет не всегда. Поверь мне. Я знаю.
— И я, — подключилась Чайна. — Серьезно, Синтия. Она говорит правду.
Заложенная в их словах идея сестринского понимания всех женщин на земле, похоже, достигла слуха девушки. Она не стала сопротивляться, когда ей помогли подняться на ноги, и, едва встав, промокнула глаза рукавом свитера и жалобно сказала:
— Мне надо высморкаться.
Дебора ответила:
— В доме наверняка что-нибудь для этого найдется.
Они довели ее до двери. Там она встала как вкопанная, и Дебора начала бояться, что им не удастся завести ее внутрь, но, когда она крикнула, чтобы кто-нибудь открыл им, и не получила ответа, Синтия согласилась войти в дом. Там она высморкалась в кухонное полотенце, вошла в гостиную, свернулась калачиком в старом мягком кресле, положила голову на подлокотник и стянула со спинки старое вязаное покрывало, которым укрылась.
— Он сказал, что мне придется сделать аборт. — Она говорила как во сне, — Сказал, что будет держать меня взаперти до тех пор, пока не узнает наверняка, надо его делать или нет. Он говорил, что не допустит, чтобы я убежала куда-нибудь и там родила ублюдка этого ублюдка. Я сказала ему, что никакого ублюдка я бы не родила, потому что к тому времени мы бы давно поженились, и тогда он совсем взбесился. «Будешь сидеть тут до тех пор, пока я не увижу кровь, — сказал он мне. — А насчет Бруара мы еще посмотрим».