— Чайна ведь так и не простила вашу маму, правда? За то, какой она была, когда вы были детьми. За то, что ее никогда не было рядом. За детство, проведенное в мотелях. За магазины, в которых она покупала вам одежду. За свою единственную пару туфель. Она так и не смогла понять, что это всего лишь мир, который ее окружает. И ничего более. Все это значит только то, что значит: мотель — это просто мотель, одежда из секонд-хенда — это просто одежда, туфли — это туфли. а мама, которая приезжает на день или на неделю, — это все равно ее мама. Но для нее все имело какой-то особый смысл. Она воспринимала жизнь как великую несправедливость, совершенную по отношению к ней, вместо того чтобы воспринимать ее как набор карт, с которыми она вольна поступать как хочет. Ты понимаешь, о чем я?
— Значит, она убила… Значит, она хотела, чтобы копы поверили… — Чероки явно не в силах был взглянуть правде в лицо, не говоря уже о том, чтобы произнести ее вслух. — Нет, я все равно не понимаю.
— Мне кажется, она видела несправедливость там, где другие люди видят просто жизнь, — объяснила ему Дебора. — Итак и не смогла перестать думать об этой несправедливости, о том, что случилось, о том, что сделали…
— Ей, — закончил Чероки мысль Деборы. — Да. Верно. Но я-то что? Нет. Когда она подливала ему опиум, она не думала… Она не знала… Она не понимала…
Его голос замер.
— Как ты узнал, где искать нас в Лондоне? — спросила его Дебора.
— У нее был твой адрес. Она сказала, что, если у меня будут проблемы с посольством или еще что-нибудь, я смогу разыскать тебя и ты поможешь. Твоя помощь может понадобиться, сказала она, чтобы докопаться до истины.
Так оно и вышло, подумала Дебора. Правда, не совсем так, как рассчитывала Чайна. Она не сомневалась в том, что Саймон, свято веря в ее невиновность, будет оказывать давление на местную полицию до тех пор, пока они не найдут подброшенный ею флакон с опиатом. Но она не учла, что полиция найдет флакон самостоятельно, а муж Деборы начнет искать совершенно в другом направлении, узнает о картине и использует ее как приманку в ловушке на убийцу.
Дебора мягко сказала брату Чайны:
— Значит, она послала тебя за нами. Она знала, что будет, когда мы приедем.
— Что меня…
— Этого она и хотела.
— Повесить на меня убийство.
Чероки встал и подошел к окну. Оно было закрыто жалюзи, и он дернул за шнур.
— Чтобы я кончил… как? Как ее отец, что ли? Неужели она затеяла все это из мести за то, что ее папаша в тюрьме, а мой — нет? Как будто это моя вина, что этот неудачник достался ей в отцы. Это не моя вина. Я тут ни при чем. Да и мой-то папаша что, намного лучше, что ли? Тоже мне, благодетель человечества, всю жизнь спасал то ли пустынных черепах, то ли желтых саламандр, то ли еще каких-то тварей. Господи, да какая разница-то? Какая, черт побери, ей была разница? Вот чего я не понимаю.
— А ты хочешь понять?
— Конечно. Она ведь была моей сестрой. Еще как хочу, черт побери!
Дебора встала с кровати и подошла к нему. Мягко вынула шнур у него из рук. Подняла жалюзи, чтобы в комнате стало светлее и на их лица упал рассеянный свет далекого декабрьского солнца.
— Ты продал ее невинность Мэттью Уайткомбу, — сказала она, — Твоя сестра узнала об этом, Чероки. И хотела, чтобы ты заплатил.
Он не отвечал.
— Она думала, что он любит ее. Все эти годы. Что бы ни происходило между ними, он всегда возвращался, и она решила, что это значит то, чего вовсе не было. Она знала, что он изменял ей с другими женщинами, но верила, что рано или поздно он перерастет это и останется с ней навсегда.
Чероки наклонился вперед. Прижался к холодному оконному стеклу лбом.
— Он правда изменял, — прошептал Чероки. — Но только с ней. Не ей. А с ней. О чем, черт возьми, она думала? Он проводил с ней один выходной в месяц. Два, если повезет. Пять лет назад они съездили в Мексику, а когда ей был двадцать один — в круиз на теплоходе. Да этот козел женат, Дебс. Уже полтора года, а ей так и не сказал. А она все ждала и ждала, а я не мог… я просто не мог сказать ей. Не мог так с ней поступить. Мне не хотелось видеть, какое у нее будет лицо. Поэтому я взял да и рассказал ей, с чего у них все началось, надеялся, что она взбесится и бросит его.
— Ты хочешь сказать… — Дебора едва устояла на ногах, до того ее напугала эта мысль, столь ужасная в своих последствиях. — Ты не продавал ее? Она только думала… что за пятьдесят долларов и доску ты продал ее Мэтту? А ты этого не делал?