— Почему же они к тебе не подлизываются? Вот странно, — сказала Маргарет.
Он наградил ее взглядом, задумываться о значении которого ей не хотелось.
— Поверь мне. Таких дураков нет.
— В каком смысле?
— В том смысле, что все прекрасно знают, кому папа оставил свои деньги. Знают, что он бы не…
— Дорогой мой, это не имеет совершенно никакого значения. Кому бы он хотел их оставить и у кого они окажутся в конце концов — это две абсолютно разные вещи. И поэтому мудро поступает тот, кто понимает это и действует соответственно.
— Мудро поступает и та, да, мама?
Тон у него был озлобленный. Маргарет не могла понять, чем она это заслужила.
— Ну, если мы говорим о последнем увлечении твоего отца этой миссис Эббот, то, по-моему, я могу с уверенностью…
— Ты, черт возьми, прекрасно знаешь, что мы говорим не о ней.
— …сказать, что склонность твоего отца к женщинам помоложе…
— Да, мама, в этом-то все и дело. Да ты хоть раз сама себя послушай!
Маргарет в смущении остановилась. Задумалась о последних словах, которыми они обменялись.
— А что я говорила? О чем?
— О папе. О его женщинах. О его молодых женщинах. Просто подумай, ладно? Уверен, ты обо всем догадаешься.
— Дорогой, о чем я догадаюсь? Я, честное слово, не знаю…
— «Возьми ее с собой к отцу, дорогой, чтобы она своими глазами все увидела, — процитировал Адриан отрывисто. — От такого ни одна женщина не откажется». А все потому, что она начала задумываться, и ты сразу это заметила, да? Видит бог, ты этого, может быть, даже ожидала. Ты подумала, что если она увидит, какие деньжищи маячат на горизонте, при условии что она разыграет свои карты правильно, то она решит остаться со мной. Как будто я в ней нуждался. Как будто я сейчас в ней нуждаюсь.
Маргарет вдруг стало холодно.
— Ты хочешь сказать… — начала она, прекрасно зная, что именно он имеет в виду.
Она оглянулась. Ее улыбка застыла, словно посмертная маска. Она вывела сына за собой в холл. Протащила через весь коридор, мимо столовой, втолкнула в комнату дворецкого и заперла дверь. Ей не нравилось то направление, какое принимал их разговор. Ей не хотелось даже думать о том направлении, какое принимал их разговор. Еще меньше ей нравилось значение, какое приобретал этот разговор в свете недавних происшествий. Но остановить вал событий, который сама же она и привела в движение, было ей не под силу, поэтому она заговорила:
— Что ты хочешь мне сказать, Адриан?
Она стояла спиной к двери, чтобы не дать ему сбежать. Правда, в комнате была вторая дверь, но она вела в столовую, и Маргарет была почему-то уверена, что туда он не пойдет. Доносившийся из-за двери шум голосов говорил им обоим, что столовая занята. Кроме того, у него начался тик, глаза съехались к переносице, а это предвещало наступление такого состояния, в котором он не захочет показываться посторонним. Он не сразу ответил, и Маргарет повторила вопрос, только более нежным голосом, потому что, несмотря на раздражение, видела, как он страдает:
— Что произошло, Адриан?
— Ты знаешь, — ответил он тускло, — Зная его, ты обо всем догадаешься.
Маргарет стиснула его голову в своих ладонях. Она сказала:
— Нет. Я не верю… — И еще крепче сжала руки. — Ты его сын. Это должно было его остановить. Именно поэтому. Ты его сын.
— Как будто это имело для него значение, — сказал Адриан и вывернулся из ее тисков. — Ты тоже была его женой. И это его никогда не останавливало.
— Но Ги и Кармел? Кармел Фицджеральд? Кармел, которая двух слов не могла связать и вряд ли отличила бы остроумие от…
Тут Маргарет осеклась. И отвела глаза.
— Вот именно. В самый раз для меня, — сказал Адриан. — К умным людям она не привыкла, так что охмурить ее было легче легкого.
— Я не это имела в виду. Я о другом думала. Она милая девочка. Вы вместе…
— Какая разница, о чем ты думала. Это правда. И он это видел. Она была легкой добычей. Он это видел и не мог не сделать первый шаг. Он ведь никогда не оставлял ни одного невспаханного клочка земли, особенно прямо у себя под носом, только руку протяни, ведь так, мама…
Тут голос у него сорвался.
Звон тарелок и лязг ножей в столовой означал, что поставщики провизии начали убирать со стола и поминки заканчивались. Маргарет поглядела на дверь за спиной сына; она знала, что через считанные минуты сюда кто-нибудь войдет. А ей непереносима была мысль о том, что ее сына увидят вот таким: лицо лоснится от пота, обкусанные губы дрожат. В одно мгновение он превратился в ребенка, а она — в мать, какой была все его детство: раздираемой между желанием приказать ему взять себя в руки, пока кто-нибудь не увидел, как он распускает нюни, и прижать его к материнской груди, клянясь отомстить его обидчикам.