— М-да, — задумчиво протянул Аскер. — Хорошие у вас друзья.
— Неплохие, — кивнул Ланге.
— Ну, а третий?
Ланге сказал:
— Это солдат, с которым я служил, Георг Хоманн.
— Служили, — повторил Аскер, стараясь говорить спокойно. — А что, этот… как его?
— Хоманн, господин офицер.
— А что, Хоманн теперь не с вами? Или погиб?
— Ни то и ни другое.
— Где же он?
— Как объявили неделю назад, Хоманн дезертировал. Перебежал на вашу сторону. Сидит теперь в каком-нибудь лагере военнопленных, вроде этого. Если, конечно, его не подстрелили по дороге.
— Вы говорите так, будто не знали, что Хоманн собирался дезертировать.
— Я и в самом деле ничего не знал.
— Но вы были друзьями!
Пленный выпрямился на табурете.
— Таков Хоманн, господин офицер. Если не сказал, значит, не мог. Не мог — и баста.
— Вы и до войны знали друг друга?
Ланге покачал головой.
— Нет, хотя и жили бок о бок: и он и я в Остбурге. С Хоманном мы знакомы года полтора, с тех пор как попали в одну роту.
— Давно не были в родных краях, Ланге? — вдруг спросил Аскер.
— Давно.
— Хотелось бы съездить?
— А как же, господин офицер! Но теперь — капут. Надо ждать, когда окончится война или произойдёт обмен пленными.
— У вас что, семья в Остбурге?
— Да, господин офицер. Жена и дочь пяти лет. Им сейчас приходится туго — плохо с продуктами, да и Остбург частенько бомбят. Хоманн рассказывал…
— Он что, письма оттуда получал?
— Нет, ездил в Остбург. Я забыл сказать, господин офицер: Георг Хоманн совсем недавно побывал в Остбурге. Ему дьявольски повезло. И случилось это, когда он был назначен в караул — охранять склад провианта. Хоманн заступил на пост в полночь и только успел раза два пройтись вдоль стены склада, как был окликнут какими-то солдатами, которые оказались неподалёку. «Разиня, — кричали солдаты, — погляди-ка назад!» Хоманн обернулся и обомлел: окно склада светилось. Причём свет то усиливался, то почти совсем исчезал. Хоманн понял, что на складе возник пожар, высадил раму, влез в окно. Горела куча пустых ящиков, стоявших у стены. Хоманн раскидал их, принялся гасить пламя. Когда вызванные по тревоге люди прибыли, пожар был уже ликвидирован. Разумеется, Хоманна сменили, отвели в караульное помещение, дали прийти в себя. А наутро он был вызван командиром батальона, и тот наградил его отпуском. Хоманн побывал в Остбурге, привёз письмишко от моих. Вернувшись, ходил озабоченный, мрачный. Что-то его беспокоило. Теперь я знаю что. Георг Хоманн обдумывал своё намерение. И — выполнил его. Вот и вся история, господин офицер.
Ланге смолк. Молчал и Аскер. Он понимал, что все рассказанное пленным — весьма важно. Это подсказывала интуиция, обострённое чутьё следователя и разведчика. И ещё одно чувство возникло во время допроса: какая-то неясная тревога. Аскер вдруг ощутил потребность побыть одному, подумать, покурить… Он отправил пленного, вышел за черту лагеря, в сосновый бор.
Больше часа провёл здесь Аскер, сидя под большим деревом, в задумчивости глядя вверх, где между мохнатыми ветвями елей и сосен светлело бледно-голубое небо. Затем он вернулся и приказал привести командира роты лейтенанта Шульца.
Шульц оказался человеком лет двадцати пяти, с печальными глазами на тонком лице, которые он близоруко щурил. Выяснилось, что Гуго Шульц, работавший до войны продавцом в книжном магазине, стал офицером всего года полтора назад. До этого медицинские комиссии браковали его: он очень близорук, носит специальные очки. В конце концов его все же взяли в армию. Он был послан на ускоренные курсы офицеров, окончил их и оказался на фронте — сначала взводным, а потом заменил убитого командира роты. Остальное известно.
Аскер перевёл разговор на подразделение, которым командовал Шульц. Похоже было, что лейтенант говорит откровенно, не хитрит. Отвечая на вопросы следователя, он назвал больше десятка своих солдат, наделяя каждого краткой характеристикой. Наконец дошла очередь до Хоманна. Шульц сказал:
— Ефрейтор Георг Хоманн служил честно, был скромным и храбрым. Только я говорю это вовсе не потому, что однажды Хоманн спас мне жизнь… Так требует справедливость.
— Чувство справедливости всегда руководит вами? — поинтересовался Аскер.
— Полагаю, да.
— А я сомневаюсь.
— Господин майор сомневается? — Пленный растерянно развёл руками.
— Признаться, я никогда не подозревал, что могу быть обвинён в пристрастии или…
— Вспомните о происшествии в провиантском складе, когда в карауле был Хоманн. Вспомнили?
— Я все ещё не понимаю, господин майор.
— Хорошо, я помогу вам понять. Скажите, в ту ночь Хоманн действительно совершил такой уж выдающийся поступок?
Шульц замялся.
— Говорите, говорите!
— Я не понимаю господина майора.
— Ну вот, только что вы заявили: случилось, что Хоманн спас жизнь своему командиру — то есть вам. Это так?
— Да.
— И что же, подвиг солдата был оценён по достоинству? Хоманна наградили?
— Нет. — Шульц помолчал, начиная догадываться, куда клонит следователь. — Нет, господин майор, история прошла незамеченной.
— А произошёл пустяковый пожар в складе, и вы уже торопитесь с реляцией о героизме Хоманна.
— Это не я, господин майор.
— Не вы? — Аскер почувствовал, как у него вспотел лоб. — Как это
— не вы? Говорите правду.
— Да, не я. Ходатайство было, конечно, моё, как командира роты, но подал его я не по своей воле. Мне было приказано.
— Кем?
— Майором Гаусом.
— Кто это — майор Гаус?
— Командир батальона.
— Расскажите об этом подробнее.
— После того как пожар был потушен и суматоха улеглась, я вызвал Хоманна к себе, детально обо всем расспросил, похвалил. Он сказал, что не совершил ничего особенного. Опасности пожара фактически и не было. Горели ящики, сложенные у стены. Они были обособлены. Стены, пол, потолок — земля и камень, гореть нечему. Даже краска на стенах не масляная, а извёстка. В том помещении не было больше ни ящиков, ни продуктов, ничего такого, что могло бы гореть. Словом, сгорев, ящики превратились бы в золу, и дело с концом. Я отпустил Хоманна. И вот зазвонил телефон. Говорил майор Гаус. Он спросил о происшествии. Я доложил. Гаус сказал: «Хоманн действовал геройски, надо его поощрить».
— «За что?» — спросил я, пояснив, что был лишь жалкий костёр из кучи фанерных ящиков. «Все равно, — ответил Гаус, — проявлена самоотверженность, она не может остаться без награды». Я позволил себе поиронизировать и спросил, уж не думает ли майор представить Хоманна к кресту. Гаус сказал: «Ордена не дадим, а в отпуск пошлём, пусть побывает в тылу».
— И Гаус настоял на своём?
— Разумеется. Это в его власти.
— Хорошо. — Аскер встал. — Закончим пока наш разговор.
Утро следующего дня Аскер посвятил беседе с Георгом Хоманном. Вначале он задал десяток обычных вопросов, приглядываясь к перебежчику. Ответы Хоманна в точности соответствовали тому, что Аскер установил при допросе пленных солдат и офицеров третьего батальона. Хоманн ни разу не солгал даже в мелочи.
Он отвечал чётко, охотно, без каких-либо колебаний или увёрток. И хотя после всего того, что узнал следователь от Шульца, к Хоманну надо было бы относиться с недоверием, Аскера не покидало ощущение, что собеседник его честный человек.
Осторожно подвёл он Хоманна к эпизоду в провиантском складе. Разговор о происшествии в складе он считал серьёзным испытанием для подследственного. Хоманн, если он засланный с какими-то целями агент, должен был вовсю расписать своё участие в тушении пожара, чтобы дальнейшее — отпуск и поездка в тыл — было возможно лучше обосновано.
Хоманн же поступил как раз наоборот. Он заявил, что ничего особенного не совершил, и награждать его, в сущности, было не за что.
— Как же так? — удивился Аскер.
Хоманн пожал плечами.
— Я и сам не возьму в толк. Многое непонятно, товарищ майор. Вот, например, месяц назад я выручил ротного командира. — Он улыбнулся, в голосе его зазвучали тёплые нотки. — Был у нас лейтенант Шульц. Это честный парень, нацистов недолюбливает, с солдатами справедлив… И вот однажды случилось так, что я его спас. Был бой, мы отходили, Шульц и я оказались рядом в тот момент, когда неподалёку плюхнулась мина. Я успел швырнуть на землю лейтенанта, упасть сам. И в тот же миг рвануло так, что у нас едва не лопнули барабанные перепонки. Позже, когда мы пришли в себя, Шульц заплакал. Он написал взволнованный рапорт начальству. И вы думаете, меня отметили? Черта с два!