Он достал из кармана фотографию Коростылева. Все-таки по имени или фамилии в чужом дворе его могли не знать, а в лицо, может, и узнают.
Бабульки сняли рукавицы, вцепились в фотографию.
— Как же, знаем, — ответила вторая старушка, спеша перехватить инициативу у соседки. — Ходил к нам одно время. Он больше с Тарасом Гавриловичем знался, с дворником нашим. Они иногда, бывало, и пива летом вместе выпьют, и с нами посидят. Только давненько его не видно.
— А как давно? — присаживаясь рядом и поправляя пальто, спросил Алексей.
— Да уж с полгода, наверное, будет. Как вы думаете, Тамара Сергеевна?
— Уж не меньше. Я его, наверное, летом последний раз видела. Жара еще была, а он аккурат вон там под акацией на лавочке сидел, один, и вроде ждал кого-то. Я ему кивнула, он мне ответил. А больше я его и не видела.
— Значит, он с дворником дружил, — убрал фотографию Алексей. — А где он сейчас, дворник-то?
— Где ему быть? У себя. Все утро снег греб, сейчас, наверное, отдыхает.
— Вон его окна, на первом этаже, возле арки. Постучите. А мы уж пойдем, спина мерзнуть начинает, зимой-то не больно рассидишься, — посетовала бабушка в мохнатой шапке, поднимаясь с места.
Кряхтя и поддерживая друг друга под локотки, старушки направились к своему подъезду. А Алексей отряхнул снег с пальто и двинулся искать дворницкую.
Короткие, в пол-окна шторы на окнах были задернуты, но Алексею с высоты своего роста было прекрасно видно кухню и сидящего за столом крупного седого мужчину. Он не спеша прихлебывал из чашки и слушал радио — в приоткрытую форточку лился тягучий голос всенародно любимой певицы Людмилы Зыкиной. Алексей поморщился, он терпеть не мог эти напевы о Волге и полустаночках. Хотя о полустаночках, кажется, пел кто-то другой.
Осторожно постучал в форточку, потом еще раз чуть громче — перекрыть поющую Зыкину было непросто.
— Тарас Гаврилович? — позвал Алексей в самую форточку.
Дворник наконец услышал, убавил звук и выглянул в окно.
— Чего надо?
— Надо поговорить. Можно войти? — Алеша решил не тыкать сразу в нос коркой.
— Заходи. Вон подъезд, первая квартира. Чего случилось? Карбюратор барахлит или свечи поменять? — спросил он, едва Алексей показался на пороге.
— Что? Какие свечи? — растерялся поначалу Алексей. — Нет, Тарас Гаврилович, я к вам по другому делу.
— По какому другому? — насторожился дворник, хмуря кустистые брови.
— По поводу вашего знакомого Коростылева Сергея Игнатьевича. — И Алексей достал удостоверение и фотографию покойного.
Тарас Гаврилович внимательно посмотрел удостоверение, потом крякнул и взглянул на фотографию.
— Я слыхал, вроде он того, умер?
— Так и есть. А вы его хорошо знали?
— Серегу-то? Да так, приятельствовали. — Дворник явно не торопился приглашать Алексея в комнату. — А теперь-то что с того?
— Тарас Гаврилович, может быть, мне все-таки можно войти? Неудобно как-то на лестнице разговаривать.
— Ладно, ступайте на кухню, только сапоги снимите, чисто у меня, — без особого энтузиазма велел хозяин.
Приятный мужик, приветливый.
— Итак, сколько лет вы были знакомы с погибшим? — отказавшись от дружеского тона, сухо, как на допросе, спросил лейтенант.
— Да лет шесть уж поди.
— Где вы с ним познакомились?
— Да здесь, во дворе, — кивнул за окно Тарас Гаврилович. Болтливость явно не была его пороком.
— Расскажите подробнее.
— Летом дело было вроде. Я двор мел, он зашел, присел на лавочку, спросил спички, папиросой угостил. Разговорились. Он сказал, что по соседству живет, недавно переехал.
— Переехал? — заинтересовался Алексей. — Откуда и почему?
Сколько лет Коростылев прожил на Красноармейской, они с майором как-то не проверяли.
— Почем мне знать? Переехал и переехал. Потом еще раз зашел, сказал, что у него в этом дворе перед войной знакомые какие-то жили.
— Знакомые? — еще больше заинтересовался Алексей. — Кто такие, фамилия, номер квартиры?
— Ничего такого он не говорил. Сказал просто, что в третьем этаже, он даже на окна их все поглядывал, привычка у него такая была, — пожал плечами дворник, доставая папиросы.
— А кто на третьем этаже до войны жил?
— Почем мне знать? Я тогда дворником не был, да и жил в другом месте, на Звенигородской. Наш дом разбомбили. — Он затянулся крепкой вонючей папиросой.
— Хорошо, а сейчас на третьем этаже кто живет?
— Да много кто, дом-то большой. Лютиковы, это справа, они три комнаты занимают, много их. Соседи их Петровы, у тех одна. Потом баба Маня с ними же. В другой парадной Тихоновы, Кострюковы, Воронин, Горловы и Лепикова с дочкой. А в следующем подъезде…