В тот вечер они долго катались по Венеции. Для него настали счастливые дни. Он жил в ее доме. С утра писал картины, прислушиваясь к музыке из комнат Мари, — она репетировала. В полдень за завтраком они встречались, а потом катались по каналам, пьянея от морского воздуха. Ему двадцать пять, ей тридцать восемь. Но для влюбленного не существовало возраста, он был покорен своей Сильфидой. Айвазовский мечтал, чтобы это счастье длилось вечно. И сам все испортил, не справился с нахлынувшими чувствами. Он попросил ее руки. Но тогда ей пришлось бы выбирать между семейной жизнью и искусством, а ссоры с Ованесом из-за ее занятости уже стали мучительными. Однажды она вошла к нему в мастерскую и протянула балетную туфельку со словами:
— Этот башмачок растоптал мою любовь. Возьмите его на память и возвращайтесь в Россию. Там ваша жизнь, а свою женщину вы еще встретите.
— Но оставьте мне хотя бы надежду!
— Нет, милый мальчик. Я никогда не полюблю вас…
Айвазовский был убит отказом. Страдал, плакал над подаренной Тальони розовой балетной туфелькой. Потом путешествовал по Европе, вернулся в Россию. И здесь признал, что великая балерина была права. Его жизнь — в России. На родине он обнаружил, что мода на него растет стремительно. После итальянского успеха петербургские аристократы скупали его картины за бешеные деньги. Прошло еще немного времени, и, как пророчила Тальони, Айвазовский встретил новую любовь.
И все же эти ландыши не давали ему покоя. Он начал поиски посыльного, ему казалось, что следующего Вербного воскресенья он не дождется. Так и случилось.
Когда умер Айвазовский, Феодосия оделась в траур. Закрылись школы, магазины, рынок умолк. Сотни людей плакали навзрыд. Среди шедших за гробом был и старик в потертом сюртуке. Те, кто оказался рядом в толпе, слышали, как он сокрушался: «Некому теперь носить посылку от Трубецкого! Итальянка Мария Тальони, выдавшая дочь за князя, умирая, завещала каждый год на Вербное воскресенье посылать Ивану Константиновичу ландыши. А ежели тот поинтересуется от кого, сказать, что от той, которая много лет назад его отвергла, хотя всю жизнь любила только его одного. Шестнадцать корзин отнес я Ивану Константиновичу, а он так ни разу ни о чем не спросил. Может, знал, к чему эти ландыши?»
Часть I
Глава 1
Ленинград, 1975 год
Тоскливо скрипели за окном обледеневшие старые деревья, тревожные тени метались по стенам и потолку ветхого особняка. Исследованные при свете дня залы казались незнакомыми, таинственными, словно иллюстрации к готическому роману.
Тихий посвист поземки на каменных ступенях террасы долетал сквозь старые рассохшиеся рамы, неряшливо заткнутые ватой.
Они точно знали, что в этот ночной час ни души не было во всем здании, но отчего-то дрожали и крались так неуверенно, точно боялись спугнуть призрака.
— Куда теперь? — остановился посреди стылого вестибюля грузный высокий мужчина в ватнике и поношенном треухе. — Не тяни, а ну как до утра не управимся.
— Не бойся, должны все успеть, — ответил тихий голос. Обладатель голоса был невысоким, худощавым, в поношенном нелепом пальто, сидевшем на сутулой фигуре как с чужого плеча. — Пойдем. Нам на второй этаж.
Осторожно поднялись по скрипучей дубовой лестнице, держась за широкие, отполированные за два века сотнями рук перила. Вошли в парадную анфиладу.
Одна, другая, третья зала. Украшенные лепниной, заброшенные и унылые, как кладбищенские склепы, они навевали ужас.
А может, это только казалось, потому что шли они по тайному делу, незваные и чужие в этом старом доме. Темная стремительная тень пронеслась за окном, сердца их забились испуганно, и они замерли, прислушиваясь.
— Ворона, — хрипло пояснил коренастый.
— Да, — торопливо согласился с товарищем худой, и оба пошли дальше.
Они добрались до углового кабинета. В окно сквозь высокие голые окна смотрела луна, пронизывала комнату насквозь, словно наполняла ее осязаемым на ощупь светом.
— Где? — нетерпеливо спросил коренастый, нервно облизываясь и воровато глядя по сторонам.
— Здесь, за камином. Видишь эту декоративную панель? — Худой подошел к отделанному мрамором камину и указал на пространство над каминной полкой. На панели выбит был барельеф — кораблекрушение. Редкий сюжет для украшения каминов. Худой провел пальцами по шероховатой холодной поверхности. Неужели это все? Осталось протянуть руку…