— Эй, ты куда пошел-то? А со следователем что? — бросилась ему вдогонку Сурмилина.
— Ничего. Ошибка вышла. — И он поспешил вниз по ступенькам.
— Не хандри, Алексей, — похлопал его по плечу майор Терентьев, когда он на следующее утро явился к начальству с докладом. — Ты же не рассчитывал, что мы так легко и быстро дело раскроем? Не вешай нос. Завтра суббота, отдохнешь, выспишься, а с понедельника с новыми силами за работу. А сегодня сгоняй-ка в экспертизу, поторопи Пронина. Мне по убийству на улице Ломоносова ответ графолога во как нужен.
Только выспаться Алеше не удалось. Так часто бывает: когда надо рано вставать — никак не проснуться, а появится возможность отоспаться за неделю — открываешь глаза ни свет ни заря. Теперь он, подперев голову рукой, лежал и слушал сонную тишину квартиры. За окном было темно и студено, узоры по краям рамы отсвечивали серебром в свете уличных фонарей. Лежать было нестерпимо тоскливо, но будить родителей не хотелось — в их смежной двушке без шума даже на кухню было не выйти, чтобы чаю попить. Повертевшись с боку на бок, Алексей от скуки стал размышлять о деле Коростылева, хотя еще вчера дал себе зарок на выходные выкинуть все это из головы. Но делать было нечего, и мысли сами собой потекли в этом направлении.
Вот как удивительно несправедливо устроена жизнь. Жил себе человек, служил, честно тянул лямку. Большой карьеры не сделал, но на пенсию вышел с почетом. Сына вырастил — тот уехал, а он остался один, никому не нужный, всеми забытый. Даже словом перемолвиться не с кем, если не считать соседей по коммуналке. Хотя что их считать, чужие люди. И вот живет этот человек совсем один. Встает утром, ставит чайник, умывается, завтракает. Потом наводит порядок в комнате. А потом? Читает газету? Идет в магазин? Может, телевизор смотрит? И так каждый день. Ужасно. От такой жизни захиреть можно. Нет, можно, конечно, на работу устроиться, например ночным сторожем, но вряд ли от такой работы особенное веселье бывает. Алеша представил себя на месте покойного Коростылева и физически ощутил тоскливое однообразие его жизни. Жуть, через месяц волком завоешь. И ведь хоть бы друзья у него были или приятели какие, хоть бы в кружок при жилконторе записался. Так ведь нет. Чем же он занимался целыми днями, этот несчастный старик? Должно же было у него быть хоть какое-то дело? Дежурил он сутки через трое, не переломишься, да еще и спал наверняка на службе, если бессонницы у него не было.
Алеша даже сел на кровати, чтобы мысли текли пободрее. А ведь и правда, должен же был Коростылев чем-то себя занять. Человек проработал всю жизнь с людьми, деятельный, общительный, судя по откликам бывших коллег, компанейский, никогда не отказывался посидеть в праздник, выпить, за жизнь поговорить — и вдруг замкнулся, похоронил себя в коммунальном раю.
Что-то здесь не так. Ведь соседи, как сказал Терентьев, целыми днями на работе пропадали, а Коростылев мог в их отсутствие гостей к себе водить и даже роман завести. А что? Жил он бобылем, сын далеко, у него своя жизнь, а Коростылев был еще вполне ничего, крепкий старикан, мог какую-нибудь старушку симпатичную подцепить.
Собственная идея Алеше до того понравилась, что он, забыв о намерении не будить родителей, окончательно встал с кровати и поспешил на кухню ставить чайник, а потом умываться. Надо было торопиться, чтобы застать всех соседей Коростылева по квартире и по подъезду, а заодно во дворе пообщаться с жильцами. Покойный жил в старом доме, двор маленький, из всех окошек видно, что в нем делается. Посреди двора горка, качели, песочница, мамаши с малышней гуляют — может, что заметили. И он, бодро громыхая посудой, принялся готовить себе завтрак.
— Ой, да что вы, он с нами редко гулял. — Старушка в меховой шапке вытирала нос верткому карапузу и одновременно делилась с Алешей. — Летом, когда погода хорошая, у нас все, почитай, пенсионеры на лавочке во дворе собираются. Здесь хорошо, тень. Мужчины в домино играют, а он подойдет, поздоровается, минуты три поговорит и пойдет куда-то. Энергичный был мужчина. И одет всегда аккуратно, не скажешь, что одинокий.
— А куда же он все ходил? Может, рассказывал кому-то?
— Это вы у Михаила Степановича спросите из третьего подъезда или у Павла Петровича из шестого, он с ними иногда в шашки летом играл. Мне-то в чужие дела некогда нос совать, у меня двое внуков.
К бабуле как раз неслась с ревом девчушка лет пяти.
— Баба, писать! Писать хочу!