…по совести
Летом 1931 года директор музея естественной истории в Нью-Йорке, набирая телефон центрального полицейского управления, продолжал другой рукой держаться за голову, бессильный совладать с собой. Шутка ли! Из музея украли почти 400 экспонатов древнеиндейского сакрального обихода. Тут впору не за голову, а за пистолет хвататься, чтобы сохранить в этих святых стенах хоть честь ученого.
— Скажите охране музея, чтобы никого не выпускали из здания, и ждите, — предупредила дежурная по городу.
* * *Эрасмуссен расследовал кражи произведений искусства и вернул на место уже не один украденный холст (собственно, единственным темным пятном в его послужном списке был хвост карликового динозавра, вероятно, отломанный не в меру ретивым школьником). Новое дело представлялось ему элементарным: невозможно украсть такое количество реликвий и уйти незамеченным; рано или поздно, а что-нибудь всплывет на подпольном рынке. Еще только собираясь на место происшествия, он отрядил двух подчиненных проверять алиби самых активных охотников за музейными древностями. А подъезжая к музею, послал других осмотреть здание снаружи.
Но эти меры оказались напрасными. Поздоровавшись с директором, Эрасмуссен попросил отвести его к обокраденным витринам. Директор же в ответ протянул список на 20 страницах и объяснил, что классического ограбления с битьем стекол и отключением сигнализации не было. В музее проводилась плановая ревизия запасников, во время которой и обнаружилась «недостача» в особо крупных размерах, причем исключительно в отделе индейских древностей.
Эрасмуссен пробежал взглядом список.
— Что-то не пойму: эти вещи вовсе не из первого ряда. В музее можно было бы поживиться куда как лучше. Впрочем, преступник или преступники, вероятно, не желали привлекать внимание похищением известных вещей. Такие и обнаружить быстрее и продать сложнее.
— Наверное, вы правы, — вздохнул директор.
— Когда была предыдущая ревизия экспонатов?
— Десять лет назад.
Глаза Эрасмуссена потухли. С таким «долгим» грабежом он ещё не сталкивался, хотя уже было понятно, что вор — один из сотрудников музея со стажем, ибо вынести за один раз столько предметов невозможно: требовался, по крайней мере, до верху груженый пикап. Значит, выносили постепенно.
— А вы проверяли, — спросил Эрасмуссен, — в витринах у вас сейчас подлинники?
— Не все, — помялся директор, — самые ценные экспонаты мы от греха подменяем копиями.
— Ну, пойдёмте в закрома.
Подземное хранилище-запасник состояло из множества пеналов, защищенных металлическими дверями. Директор распахнул одну из них. Эрасмуссен прошелся по длинной комнате. Стены были заставлены стеллажами и коробками с археологическими и этнографическими находками, которые внутри лежали вповалку. Взять отсюда предмет не составляло труда, можно было бы даже оставить бумагу, создавая иллюзию непотревоженного объёма.
— Тут находки из резервации племени пима, — объяснил директор. — При ревизии не досчитались 163 предмета.
— А остальные?
— Это в соседней комнате, — сказал директор, — культура племени мерикопа.
— Что общего у этих племён?
— Считается, что они потомки культуры хохокам — бесследно исчезнувших.
— А есть ли что-нибудь общее у исчезнувших экспонатов?
— Большая часть их как будто предназначалась для священнодействий. Но точно это не докажешь: на данном этапе исследований редко можно сказать наверняка, связан орнамент на конкретном сосуде с культом предков или нет. А индейцы в некоторых вопросах религии на сотрудничество не идут: боятся мести духов. Вот когда археолог находит предмет прямо в киве, тогда другое дело, тут всё ясно. Кива — это круглая полуземлянка, в которой собирались индейцы рода и священнодействовали, — пояснил директор.
— Примерная стоимость похищенного? — спросил Эрасмуссен.
— Это невозможно посчитать. Многие имеют только научную ценность, но никак не рыночную. Вот, например, № 191: «Амулет заклинательницы Киналик, начало нашего века. Плетёный круг, на котором размещены: отщеп с приклада убитого бледнолицего, обрывок тетивы, лоскут от шапки умершего брата, вырезанная картинка с табачной бандероли, ухо белки…» Такие продают туристам по два доллара за штуку. Ценность нашего только в том, что он настоящий и ни один индеец его не продаст, побоявшись мести духа Киналик. Кстати, амулет мы посылали три года назад на выставку декоративного искусства, то есть он ещё был на месте.
— А вот № 36: глиняный расписной сосуд в виде толстого мужчины, около 1000 года? — спросил Эрасмуссен.