Пусть кто-нибудь внезапно крикнет над вашим ухом — вы непременно отшатнетесь или вздрогнете, а то и сами вскрикнете в ответ: «Ой!». Но пусть вас предупредят: сейчас я буду кричать — и тогда вы сморщитесь только от неприятного ощущения, но ни ответного восклицания, ни резкого движения не будет.
«Итак, сомневаться нельзя — всякое противодействие чувственному раздражению должно заключаться в игре механизмов, задерживающих ответное движение».
…Глухой лес. Голодный медведь забрался далеко от «своей» территории — голод гонит, опасности забыты. И вдруг тишину разламывает треск ветки — у косолапого тут же начинается «медвежья болезнь». Игра механизмов, задерживающих отраженные движения, побеждена внезапностью и силой раздражения. Треск ветки — возбуждение слухового нерва — и результат, не требующий комментариев.
…Бомбежка. Над селом свист и грохот. Прожектора разрезают черное ночное небо. В хате только парализованная женщина и ее сын-подросток. Внезапно мальчик хватает мать в охапку и бежит с ней в погреб. Ни в каких нормальных условиях он даже с места не мог сдвинуть тяжелое и неподвижное тело женщины.
Испуг — фактор психический; он делает реакцию у медведя во много раз сильней и выраженней причины, вызвавшей ее, а у мальчика — удесятеряет присущие ему возможности.
«Начало явления есть раздражение чувствующего нерва, продолжение — ощущение испуга, конец — усиленное отражательное движение». Классическая рефлекторная дуга! «Перед вами, любезный читатель, первый еще случай, где психическое явление введено в цепь процессов, происходящих машинообразно».
Но, — спросит читатель, — а как же, например, с такими невольными движениями, которые вытекают из чувственных наслаждений? Например, улыбка от приятного запаха вкусной еды или, наоборот, гримаса отвращения от еды, к которой в данный момент не хочется притронуться?
«Положим, например, что центральная часть того аппарата, который начинается в носу обонятельными нервами, воспринимающими запах кушанья, находится в данный момент в таком состоянии, что рефлексы с этих нервов могут проходить преимущественно на мышцы, производящие смех; тогда, конечно, при возбуждении обонятельных нервов человек будет весело улыбаться. Если же, напротив, состояние центра таково, что рефлексы могут происходить только в мышцах, оттягивающих углы рта книзу, тогда запах кушаний вызовет у человека кислую мину. Допустите только, что первое состояние центра соответствует случаю, когда человек голоден, а второе бывает у сытого — и дело объяснено».
Вероятно, моим современникам эти объяснения сложнейших механизмов эмоций покажутся наивными и вызовут улыбку. Улыбнувшись, помните, что, стало быть, ваше представление о наивности находится в непосредственной связи с мышцами рта, «производящими смех»… А если всерьез — подумайте о том, что весь трактат Сеченова о рефлексах — не что иное, как гениальное прозрение. Никакой возможности для экспериментального изучения эмоций у него тогда не было — и долго еще не было, пока в дело не вмешался стереотаксис (о нем — особый разговор). Но идеи, осенившие Сеченова, указывали на возможность изучения эмоций как проявления деятельности головного мозга, и из его трактата вытекал вывод: эмоции подлежат исследованию, как и любые другие проявления животных и человека.
Очень трудно было одной лишь силой логических рассуждений доказать отражательную сущность сознательных движений человека, зависящих от его воли, от его мысли. А именно к этому и стремился ученый — соединить психическое с физическим. Но логика у него была железная и, отталкиваясь от того, что причина всякого человеческого действия лежит вне его, Сеченов развивает свое доказательство на примере человека, заснувшего «мертвым сном»:
«…психическая деятельность такого человека падает, с одной стороны, до нуля — в таком состоянии человек не видит снов; с другой, он отличается чрезвычайно резкой бесчувственностью к внешним раздражениям: его не будит ни свет, ни сильный звук, ни даже самая боль Совпадение бесчувствия к внешним раздражениям с уничтожением психической деятельности встречается да лее в опьянении вином, хлороформом и в обмороках Люди знают об этом, и никто не сомневается, что оба акта стоят в причинной связи. Разница в воззрениях на предмет лишь та, что одни — уничтожение сознания считают причиной бесчувственности, другие — наоборот. Колебание между этими воззрениями, однако, невозможно. Выстрелите над ухом мертво спящего человека из 1, 2, 100 и т. д. пушек — он проснется, и психическая деятельность мгновенно появляется; а если бы слуха у него не было, то можно выстрелить теоретически из миллиона пушек — сознание не пришло бы. Не было бы зрения — было бы то же самое с каким угодно сильным световым возбуждением; не было бы чувства в коже — самая страшная боль оставалась бы без последствий. Одним словом, человек, мертво заснувший и лишившийся чувствующих нервов, продолжал бы спать мертвым сном до смерти».