— Вы курите?
Вначале вопрос Анны Алексеевны показался мне несколько странным. Лишь потом я понял, что странным был не ее, а мой вопрос. Разве Анна Алексеевна не сказала перед этим: «И остались мы с Маринкой вдвоем».
— Извините, пожалуйста.
— Чего уж там, — примирительно ответила Анна Алексеевна. — А на мой вопрос вы так и не ответили.
— Курю и еще как.
— Зачем? Это ж как алкоголизм.
Что я мог ответить Анне Алексеевне? Хорошо еще, что в этот момент в комнату вошла Маринка. Она мгновенно оценила ситуацию и сказала:
— Я не знаю, о чем вы говорили, но по лицу нашего гостя вижу, что тебе, дорогая мамочка, в самый раз выпить чашечку холодного компота.
— Вы не обижайтесь, — сказала Анна Алексеевна. — Лично к вам этот разговор не относится. Можете курить сколько угодно, даже здесь.
— Спасибо, — ответил я, отпив глоток холодного отвара сушеного винограда, кизила и еще каких-то диковинных для меня ягод. Между прочим перед разговором о курении я действительно собирался закурить, даже потянулся было в карман за папиросами. Но потом вовремя опомнился и теперь не стал бы курить, даже если бы упрашивали.
— Здесь не надо, — приняла участие в разговоре и Маринка. — Вообще курить не надо. Мама в этом отношении совершенно права.
— Не буду, — ответил я. А что? Не потому, что так хочет эта девчонка, а просто, чтобы испытать свою силу воли.
— Правда, не будете? — обрадовалась Маринка.
— Бросать слова на ветер не привык.
Я заметил, когда Маринка довольна, она, улыбаясь, немного морщит нос. От этого взгляд ее становится немного лукавым. «Посмотрим», — кажется, хочет сказать она.
— Точка, навсегда.
— Хорошо как!
— Маринка всегда радуется, когда ей удается сделать что-нибудь хорошее, — заметила Анна Алексеевна, тоже улыбаясь. В этот момент она была очень похожа на свою дочь. Казалось, что за столом сидят две сестры, только одна из них совсем юная, а другая — постарше.
— Спасибо вам за гостеприимство, — поблагодарил я женщин. — Из-за вашей доброты я не смогу теперь нести воду на гору.
— Сможешь, ты парень дюжий, — в тон моим словам ответила Анна Алексеевна. — В крайнем случае тебе поможет Маринка.
— А меня теперь саму нужно нести на руках.
— Не болтай лишнего, — уже строго заметила мать. Я наполнил ведро водой и, простившись с Анной Алексеевной, пошел через виноградник в гору. Маринка, шедшая вслед за мной, сказала:
— Выйдем за виноградник — там я помогу вам нести ведро.
— Вы что, хотите, чтобы меня засмеяли ребята?
— А они не узнают.
— Узнают — не узнают, я же сам потом себе не прощу.
— Ну тогда поставьте ведро и отдохните. Кстати и виноградник мы уже прошли.
Я поставил ведро на каменистый уступ и машинально вытянул из кармана распечатанную пачку папирос. Только когда начал извлекать папиросу, вспомнил о данном слове не курить. Я перевел взгляд на Маринку. Она с любопытством следила за тем, что я буду делать дальше.
— Не буду, не буду, — я смял пачку и бросил ее далеко в кустарниковые заросли. Маринка, довольная, смешно сморщила свой носик, минуту постояла, молча разглядывая мою неуклюжую фигуру, и сказала:
— Приходите к нам, когда сможете.
— Спасибо, Маринка. Обязательно приду.
— До свидания, — и она подала мне руку, маленькую, почти детскую. Мне даже совестно стало, глядя на свою ладонь-лопату, которую я протягивал Маринке.
2
Пришел я в расположение поста, когда все уже пообедали. Демидченко сидел на камне у края площадки и набивал махоркой скрученную из газетной бумаги длинную воронкообразную трубку, или, как мы называли ее, козью ножку. Меня он, казалось, не замечал, не реагировал даже на доклад о моем возвращении. За время вот такого нарочитого молчания подчиненный, как я заметил, приходил в уныние, а самого Демидченко начинала душить злоба. Но меня не так-то просто вывести из равновесия. Я же понимаю, что он просто ищет придирку. Но для чего?
— Где прохлаждались столько? Вы что, на курорт приехали? — спросил наконец Демидченко.
«Что ему нужно от меня? Ведь я же не претендую на его должность. Да о какой претензии может идти речь, когда я просто рядовой краснофлотец, а он — старшина второй статьи. Я не даю ему ни малейшего повода упрекнуть меня в неуважении к его авторитету командира. Самое большое мое желание состоит в том, чтобы он относился ко мне так, как относится к моим сослуживцам, не более. Но так не получается. Почему? — не раз задавал я себе вопрос. — Неужели есть такие люди, которые за твою помощь готовы преследовать тебя до конца своей жизни? Нет, я не верю в существование таких людей. Тогда что еще может быть причиной, которая заставляет Демидченко так остро ненавидеть меня?» Я теряюсь в догадках, но придумать ничего не могу.