— Так беги, дядюшка, из Москвы! Затаись хоть в моей вотчине.
— А добро мое пропадай? А две дочери мои должны по гроб жизни в болотах прятаться? Нет, удумал я иное. Помню я, как ты, князь Борис, на святках девкой рядился, и даже никто не умел тебя отличить. Сделай милость, нарядись опять, а я тебя в царицын терем определю, который есть дьяволово капище и государя гарем постыдный. Сам потешишься да мне пользу сделаешь, век не забуду. Ax, заговорился я, давай к столу сядем, винца пригубим да потолкуем.
Смелый план
Выпили водки. По обычаю, для начала хлебцем заели, а уж потом за остальное взялись. Воротынский свою линию гнет:
— Ты, князь Борис, в женском наряде — истинная девица! Я у дочерей взял необходимое. — Он встал, подошел к сундуку, поднял тяжелую, обитую серебряной полосой крышку. — Гляди, башмачки красные, золотом расшитые, ноговицы сафьяновые. А вот опашень — загляденье! Перламутровые пуговки сверху донизу — одна к другой.
— И что дальше?
— Да вызнаешь, с кем она дружится, кто у Соньки подруга ближняя. А я уж остальное сам сделаю. Мой грех будет, не твой.
— А коли государь меня на ложе потянет?
— Вас, девок, много таких! — Рассмеялся. — Прежде чем до тебя, племянничек дорогой, очередь дойдет, ты все выведаешь и сбежишь. Меня спросят? Скажу: не знаю, не ведаю, куда девица та делась.
Князь Борис, зарумянившись от выпитого, куражно произнес:
— И то, пожить среди юных прелестниц — ax, прекрасно!
Грех
Тут же окрестили новым именем «барышню» — Бориса теперь звали Ириной. Дело осталось за главным — ввести юного князя в кремлевский гарем.
Случай вскоре представился. Иоанн Васильевич позвал на трапезу князя Воротынского.
Тот перекрестился перед образами:
— Господи, пронеси! Никогда не знаешь, вернешься ли в свои хоромы от этого гнусного изувера.
Молитва сердечная, видать, дошла до Создателя.
Разгрызая жареного жаворонка (эту птицу царь всегда велел подавать на стол — знал толк в еде), Иоанн Васильевич, утирая ладонью жирные уста, повернулся к Воротынскому:
— Как, князь, жизнь твоя течет?
Тот перекрестился:
— Слава нашему государю, все благоуспешно. Только заявилась нынче ко мне некая девица Ирина, дальняя родственница. Нищая совсем, сиротинушка горькая, первый раз ее вижу. Но, государь, доложу — красоты необычайной, как парсуна нарисованная.
Иоанн Васильевич втянул ноздрями воздух:
— На кой ляд она тебе? Отправь в царицын терем. Пусть поживет, а там суженого ей найдем — по красоте и достоинствам.
Воротынский низко поклонился:
— Слово твое, государь, золотое! Нынче и пришлю.
Толкование снов
Царица Анна открыто предавалась блудному греху. Ее любовниками чаще всего были слуги, те, кому всегда был доступ к государыне. Иоанн Васильевич знал о похотливых проделках супруги, но, как нередко бывает между сластолюбивыми парами, он закрывал глаза на ее похождения.
Царица, словно в благодарность, стремилась обрести для гарема самых соблазнительных девушек. Вот и теперь она с удовольствием рассматривала вновь прибывшую «девицу Ирину». Та была стройна, с удивительно красивым лицом, на котором выделялись крупные, скромно потупленные очи. Под роскошным опашнем алого сукна угадывалась ладная, налитая фигура.
— Ты, Ирина, чья дочь? Где жила? — вопрошала с искренним любопытством царица. — Песни играть умеешь? Государь-батюшка к нам наведывается частенько, любит песни послушать, пляски посмотреть. А жемчугами и гладью хорошо вышиваешь? Без дела сидеть девушке негоже…
За «девицей Ириной» сразу же установилась слава замечательной рассказчицы. Часами можно было слушать ее повествования про Бову-королевича или Хозая-прозорливца. Но настоящий восторг объял всех девиц, а особенно царицу, когда «Ирина» стала сказывать истории весьма смелые: о знакомстве жениха с невестой, о том, как баба попа в погреб спрятала, как мужик на яйцах сидел и прочее забавное.
Однажды поутру царская любимица Сонька Воронцова томно потянулась:
— Ах, какой сон мне нынче был страхованный! Иду будто себе по лесу темному, да вдруг на меня обезьян выскакивает, из себя большой и все соответственное. Как повалил он меня на сырую землю да как стал катать…