Оба, с поднятыми кверху носами, как будто углубленные в серьезное чтение, казалось, совсем не замечали друг друга, но разговор их продолжался.
Скажем мимоходом, что эта афиша прибита была со странной целью. Пять лет уже недостаток хлеба мучил страну, и народ продолжал часами выстаивать перед дверьми булочников. Городское начальство постановило, чтоб беременные женщины проходили первыми за покупками. Поэтому многие бедные женщины, подстрекаемый голодом и желая воспользоваться этим преимуществом, ухитрялись выдавать себя за беременных. Объявление гласило, что женщины, пойманные с глиняными горшками или подушкой под юбками, будут лишены порции хлеба, раздаваемой в участках.
Устремив взгляд на это объявление, из которого, однако, не видели ни слова, аббат с Кожолем переговаривались шепотом:
– Опять спрашиваю вас, граф, что вам нужно было в этом квартале? – говорил аббат.
– Я ищу друга, который попался в какую-то подлую ловушку нынче ночью, возвращаясь с Люксембургского бала.
– Его имя?
– Кавалер Бералек.
– Так скоро! – невольно вырвалось у аббата.
– Как? Скоро? Разве вы знали об опасности, угрожавшей моему храброму Ивону? – спросил Кожоль, удивленный этим восклицанием.
– Да я-то и дал ему поручение, которое раньше стоило жизни троим нашим людям, – холодно отвечал Монтескью, сам готовый погибнуть за свое дело и поэтому мало дороживший жизнью других.
Кожоль замолчал и скрыл неприятное чувство, вызванное откровенностью начальника.
– Итак, кавалер умер? – спросил аббат после некоторого молчания.
– Если не умер, то его положение нисколько не лучше в настоящую минуту.
Кожоль передал все, что знал и отгадал в этом приключении.
– Что это за люди, которые напали на него? – допрашивал Пьера аббат.
– Мне ничего не известно. Знаю только, что на месте схватки остался обезображенный труп одного из их шайки.
Аббат задумался, вспомнив о таинственных врагах, которые уже в четвертый раз становились ему поперек дороги.
Минуту спустя он начал:
– Знали ли вы о деле, доверенном господину Бералеку?
– Он мне сказал о нем кое-что.
– Это правда, вы два закадычных друга, между которыми не могло быть тайн.
Кожоль собирался защищать Ивона от косвенного упрека в неосторожности, но аббат не дал ему времени на оправдания.
– Но, граф, я не осуждаю вашего друга в том, что он вам доверился, ведь благодаря именно этому мы могли найти его след, – живо возразил Монтескью, угадавший чувства Пьера.
«Это правда, – подумал Кожоль. – Если б Ивон ничего не сказал, я бы не знал, с чего начать свои поиски».
– Кто бы мог быть этот незнакомец, который поднял вашего больного друга? – сказал аббат.
– Не знаю. Я сначала предположил, что это тот большой дурень, к которому я обращался. Но теперь склонен думать, что незнакомый спаситель положил Ивона перед лавочкой, а сам ушел, а друг мой был принят хозяйкой этого безмозглого приказчика.
– И вы уверены, что кавалер действительно в этом доме?
– Вполне убежден. Но эти трусы не хотят сознаться.
Аббат раздумывал.
Когда он снова заговорил, его голос звучал повелительно.
– Слушайте, граф. Вы пойдете по этой улице и, дойдя до бульвара, подождете меня. Я сам осмотрю дом, в который попал Бералек, и решу, что нам делать дальше.
Ни слова не возразив, Кожоль последовал по приказу начальника и твердым шагом дошел до бульвара.
Здесь он обернулся.
Перед ним вытянулась во всю длину улица Мон Блан, и вдалеке он увидел аббата, все еще созерцавшего объявление. Скоро и он направился вслед за Кожолем своим дробным старческим шажком.
Поравнявшись с № 20, аббат, не останавливаясь, поднял глаза и увидел вывеску, на которой значилось: «Косметический магазин Сюрко».
Издали Кожоль заметил, как аббата вдруг передернуло, и он поспешил пройти мимо дома.
Когда Монтескью поравнялся с Пьером, он казался неожиданно взволнованным.
– Господин Кожоль, не находите ли вы, что вы обязаны безусловно мне повиноваться? – спросил он отрывисто.
– Да, аббат.
– Итак, я требую, чтоб вы оставили своего друга в этом доме и не старались бы добраться до него без моего разрешения.
Кожоль сделал нетерпеливое движение.
– Я вам приказываю, сударь, в интересах дела, которому мы оба служим… во имя короля, – добавил аббат.
Молодой человек молча поклонился начальнику и удалился. Прежде чем уйти, аббат бросил прощальный взгляд на дом Сюрко и весело прошептал: