Итилия от еды отказалась. Стояла, беспокойно оглядываясь, иногда что-то шепча пересохшими губами.
— Мы идем вдоль наружной стены. Окна и двери у каждого зала… — Конан рассуждал вслух, — стоит ли пройти через центр к другой стене? Может, там, в центре, и находится хранилище? Или, хотя бы водоем? Нам скоро понадобится вода.
После обеда пошли от наружной стены вглубь здания. На сей раз, сели на лошадей — хватит бить ноги — и неспешно двинулись вперед. Конан ехал во главе каравана, внешне спокойный, даже флегматичный, но готовый к любым неожиданностям и когда Итилия внезапно вскрикнула, вмиг очутился рядом с обнаженным мечом в руке.
— Мне показалось… показалось… — женщина дрожала, как в лихорадке, — что кто-то… хочет напасть… тянет лапы…
— Похоже, что пора возвращаться, — Култар прятал меч, оказавшийся в руке, помимо воли хозяина, — но серебро ты нам все равно… — он умолк, поймав грозный взгляд киммерийца.
— Я думаю, он прав, — мягко сказал Конан, — долго этого напряжения ты не выдержишь.
— Я чувствую, что она, библиотека, тут, в здании… но они… они окружают, хотят напасть…
Конан еще раз осмотрелся — пустота… Давящая, гнетущая пустота. Гулкое эхо огромных залов, бесконечные ряды колонн. Люди казались такими маленькими, такими ничтожными и беспомощными в этом жилище давно сгинувших великанов…
— Они нас не выпустят, — плакала Итилия, — как только они увидят, что мы повернули назад — нападут!
— Да кто — «они»!? — крикнул Култар. — Кто там на сей раз?!
— Я не знаю… но они все тут… они нас уничтожат…
Конан и сам постоянно чувствовал чье-то присутствие. Будто невидимые соглядатаи шли рядом. Может, это духи здания-горы? Ведь у каждой горы есть свои хозяева — духи. И неважно, что эта гора рукотворная… Или это не нашедшие успокоения души великанов, некогда живших здесь и уничтоженных богами за гордость и высокомерие?
Так или иначе, но кто-то действительно все время был рядом, и Итилия, обучавшаяся колдовству, чувствовала это сильнее других.
Конан прислушался. Тишина — угнетающая, звенящая тишина… Но она всегда царствовала в Иреме. Только цокот копыт нарушал ее, да говор пришедших под эти своды людей… Но теперь она — тишина — стала напряженной, натянулась, как веревка перед тем, как лопнуть…
Скоро она взорвется воем, стоном, криками — чем-то еще, но взорвется обязательно, не может она длиться вечно…
Конан неосознанно сжал рукоять меча, и этот жест не ускользнул от внимания Култара. Его раскосые глаза беспокойно метались, отыскивая самое слабое, самое потаенное движение врагов… и не находили ничего. И от этого еще тревожней, еще тягостнее становилось на душе. Опытный воин, он готов был сражаться, убивать, получать раны, самому ранить врагов, но как вынести, длящееся вечность, напряженное ожидание нападения? Его душа привыкла к видимым врагам. Вот они идут — пусть целые полчища, но их видно, они нападают, рубят, убивают… И на них можно и нужно напасть, дать выход злости, ненависти, разорвать, наконец, гнетущее ожидание атаки…
Но как быть, если это ожидание длится и длится?.. Тянется бесконечно? И не кого проткнуть мечом, сбить с ног, убить… Как долго сможет человек вытерпеть ожидание битвы с неизвестным, невидимым врагом?
Култар сглотнул комок, в очередной раз появившийся в горле, и хрипло сказал:
— Так что будем делать? Возвращаемся?
— Я же сказала, — выдохнула Итилия, — мы не можем…
— Но мы можем попытаться! Пусть они нападут! Это лучше, чем…
— Пока пойдем вперед, — спокойно сказал Конан, — пройдем через средину, посмотрим…
Он умолк: из-за колонны выглянуло и скрылось чье-то лицо. Или показалось, померещилось?
— Стойте здесь, — он тронул коня, решив объехать колонну с другой стороны. Если за ней кто-то прячется….
За колонной никого не было. Вернувшись, коротко пояснил: «Показалось».
Затем, нахмурившись, долго молчал, вспоминая, что видел. Желтое, неживое лицо. Пожалуй, похоже на высохшее лицо песчаной мумии. И, все же, другое. Но в чем отличие — сказать невозможно. Так ничего и, не решив, в дурном расположении духа, Конан повел караван в центр горы-башни, Култар тоже был хмур и мрачен. Он давно понял, что живыми отсюда не выбраться и хотел теперь только одного — как можно больше порубить нечисти перед смертью, тогда, может, богам понравится его доблесть, и они примут его душу в свои сверкающие чертоги.
Итилия не могла унять дрожь в руках. Ей слышался шепот, переходящий в смех, чьи-то шаги, вздохи и стоны. Прошли несколько залов. Теперь свет проникал только через арки дверных проемов, и для путешественников наступили сумерки. Чем ближе к центру башни-горы продвигался караван, тем темнее становилось вокруг. Скоро колонны потонули в сгустившейся тьме, и с трудом можно было разглядеть гриву собственной лошади.
— У нас нет факелов и сделать их не из чего, — Конан остановил караван, — похоже, придется повернуть назад.
— У меня есть… — Итилия торопливо перебирала вещи в седельной сумке, — у меня есть камень. Купила у одного старика… Он клялся, что в полной темноте, камень начинает светиться… Вот… — она извлекла полупрозрачный камень, величиной с куриное яйцо.
Камень не светился.
— Сейчас еще светло… В полной темноте….
— Ты что — его ни разу не проверяла? — удивился Култар.
— Нет… я забыла про него.
— Поедем дальше, — решил Конан, — в темноту.
По мере сгущения сумерек, камень понемногу начинал испускать свет — очень слабый.
— При его свете мы все равно ничего не сможем разглядеть, — ворчал Култар, оглядываясь на верблюдов.
В следующем зале была уже кромешная тьма. Вероятно, на улице уже настала ночь. Камень давал достаточно света, чтобы разглядеть собеседника, но не более того. Поужинали все теми же лепешками, рассевшись вокруг камня-светлячка.
— Мне кажется, они опять нас окружают, — прошептала Итилия, кутаясь в плащ, — они вокруг и очень злы…
— А кто тут есть добрый? — усмехнулся Конан. — Вот, разве что эти гигантские черепахи?
Они просто шли по своим делам…
Теперь уже и Конан с Култаром, а не только Итилия — слышали шелест вокруг. Словно десятки губ, не приспособленных произносить слова, силились что-то сказать, кривились, брызгали слюной, шипели от злости. Но ничего нельзя было разглядеть в темноте.
— Что будем делать? — нервно спросил южанин, пробуя большим пальцем острие меча.
— То же, что и раньше, — невозмутимо ответил Конан, — рубить, как только они проявятся и нападут.
Култар с восхищением, смешанным с ужасом, посмотрел на киммерийца. Неужели ему не страшно? Неужели не стынет кровь в жилах? Не потеют ладони? Не дрожат противной, мелкой дрожью, колени? Не хочется вскочить и с диким криком рубить, крошить не важно что — лишь бы дать выход накопившемуся напряжению, которое рвется, наружу, которое уже невозможно сдержать — все равно оно вот-вот прорвет броню воли и выльется, выплеснется, как река, разрушившая запруду?
Но Конану тоже было страшно. Сидя у камня-светлячка, окруженный первозданной тьмой, он чувствовал поднимающийся из глубины души ужас. дикий, первобытный ужас варвара перед сверхъестественным. Но он закалил волю, занимаясь ремеслом вора, а, позже, воина-наемника, бойца, умеющего спокойно и расчетливо убивать, оставаясь при этом живым и, чаще всего, невредимым. Кроме того, природа наградила его не только физической силой, но и психикой — здоровой, необоримой, способной вынести непосильное для других напряжение.
Ночь прошла незаметно. Призраки не проявились и не напали. В зале чуть посветлело, и камень заметно потускнел. Усталые люди жевали надоевшие лепешки, запивая теплой, начинающей портиться водой.
— Они ушли, — Итилия устало поднялась, потрепала, по загривку заметно похудевшего жеребца, — но к ночи опять вернуться… Нужно возвращаться…:
— Давно бы так, — оживился Култар, — все равно мы при свете этого камня ничего не найдем! Только головы зря сложим!