– Благословляю на дела ладные. – Гость осенил знамением пенсионера, а потом и каждого из ребятишек. – И чего это ты посреди ночи удумал творить, а?
– Погляди, Сергий, обувка какая ладная получается, – продемонстрировал колодки с заготовками Николай Сергеевич. – Мальцам спасибо, а то один едва ли справился бы.
– Ночь – время роздыху между бдениями дневными, – негромко отвечал Радонежский. – Битвы великие, они не только мечами калеными да молитвами смиренными выигрываются. Клинок в руке уставшей – холоден, молитва в устах бессильных – пуста.
– Твоя правда, – не задумываясь особенно над смыслом, весело отвечал преподаватель. – Да, времена придут, когда к молитвам да клинкам – тулупы да обувка добрая прибавятся. Люты зимы русские, не один раз супостатам хребтины попереломят.
– Невидаль, – и так и сяк разглядывая заготовку, кивнул головой старец. – А мокрые чего?
– Да просушу еще. Без воды оно такой и не смастерить, – и так и сяк ворочая обувку, давая возможность как следует разглядеть ее, продолжал учитель труда. – Печку бы еще, – раздосадованно вздохнул Николай Сергеевич. – Оно бы и дыму меньше, и тепла больше, и валенки сушить – ловчее. А так на огне. Того и гляди спалишь.
– Мальцов, смотри, умаешь.
– Крепки мальцы, – ухмыльнулся в ответ пенсионер. – Кузнеца детки.
– А я тебе вот что говорю, – видя, что не понимает его собеседник, насупился святой отец. – Ты мне шумом своим всю братию мучишь! Ночь на дворе уже, а поутру вновь молитвам смиренным предаться должно. А кто сам себе пост принял ночь эту в служении посвятить, и тем помеха ты с мастеровыми своими.
– Прости, отче, – спохватился вдруг пенсионер; за работой-то он и не заметил, что ночь на дворе глубокая, – твоя правда; увлеклись.
– Бог простит, – кивнул в ответ тот. – А тебе и подавно. Ты не забывай только; не один ты здесь.
– Благодарю, отче, – снова поклонился Булыцкий.
На том и закончили. Пацанов решил Булыцкий не отпускать, чтобы ночью, не дай Бог, не случилось чего. Уложив всех на топчанах, сам, устроившись поудобней, принялся так и сяк ворочать заготовки, так, чтобы и просыхали равномерно, и не перегрелись. За делом этим и не заметил, как уснул.
Разбудил Булыцкого гул – не гул какой-то. Вроде как переговаривался кто-то напряженно. «Валенки!» – спохватившись, подскочил он, и тут же сообразил, что спит, укрытый рогожкой, на топчане, а на полу уже сосредоточенно возятся, раскатывая новую заготовку, пацанята.
– А? Вы? – еще толком не сообразив, что происходит, встряхнул головой Николай Сергеевич.
– Прости, Никола, – прогудел Гойко. – Без тебя вот решили еще попробовать, а то все, как сосунки немощные, под присмотром твоим.
Ничего не ответил учитель, только улыбнулся да на всякий случай заготовку, что мальцы подготовили, проверил; та очень даже ничего оказалась. Ребята на славу постарались!
– Вы тогда вот чего, – окончательно придя в себя, отвечал Булыцкий. – Я эти пока сушить буду, – кивнул он на уже готовую пару, – да приглядывать, чтобы вкривь у вас что не вышло. Вот только побольше шерсти надо бы, да скалку другую. Побольше. Ладно хоть заготовил заранее. А то опять – мальцу только впору и выйдут. Эти-то, вон, глядите, и без того малы. А ведь все равно усядут еще; еще меньше станут.
– Уразумели, Никола, – потерев еще не поросший волосом подбородок, отозвался Гойко.
– Ну так и Бог в помощь.
На том и порешили. Булыцкий снова подсел к очагу и принялся и так и сяк вертеть заготовки, следя, чтобы языки пламени ненароком не лизнули драгоценную обувку, а ребята под руководством Гойко – медленно восстанавливать процесс. В этот раз, понятное дело, медленней; видно было, что ребятенки ох как стараются! Иной раз – чересчур даже. Впрочем, Булыцкий, вспоминая свой школьный цех, и не лез совсем, предоставив ребятам право самим разбираться, отвечая на вопросы да, если совсем не так что, подсказывать, что да как.
Так и день пролетел весь: в заботах. Прерывались, только чтобы пообедать, да на молитвы, да если Сергий наведывался да вопрошать начинал, мол, что да как. Видно было, что и настоятеля занял процесс. Настолько, что позволил двоим схимникам труд на себя принять да «во славу Божию» присоединиться к «артели». Тут, правда, конфуз другой вышел: и впятером насилу умещались парни в келье. И это при том, что непосредственно валенки изготавливали трое! А один сушкой занимался, а еще один – шерсти подготовкой. Решили, правда, и это: келью одного из схимников заняли, и теперь работа кипела в двух хибарках. Николай Сергеевич же, чтобы не носиться туда-сюда и, не дай Бог, простуду не подхватить, ушел к «новичкам», предоставив Гойко самому руководить процессом.