– К сожалению, я не такой, потому что пресловутое политехническое образование вкупе с интеллигентным воспитанием отучило меня от самой мысли, что я обладаю парой здоровых рук, – вслух произнес он и, встав с койки, подошел к окну.
Он глядел в окно и думал о том, что бы это могло значить.
Если бы его душа переселилась в другое тело, он бы ощущал себя этим телом, а он ощущал себя Оператором и ни кем другим. Если бы ушел в астрал и вернулся, потеряв ориентацию и откатившись на сотни лет назад, то и здесь бы не контролировал ситуацию, как посторонний наблюдатель. Он бывал во многих местах и много чего видел. Ходил дорогами древних мистерий, бывал в храмах Изиды и на закрытых инициациях, фотографировал жрецов друидов и шаманов вуду, однако того, что происходило сейчас, понять не мог. Может, он приобщился к чужой смерти? О «загробной жизни» в награду он что-то слышал.
Впрочем, он очень хорошо знал, что при подобных обстоятельствах последняя мысль доводит только до галлюцинаций, а затем до идиотизма и до смерти.
– Что, вы не голодны? – вопрос, разорвавший тишину как взрыв гранаты, был по сути идиотским. Однако Оператор отметил, что такой вопрос является чем-то вроде кабалистической формулы для людей недалеких, но обладающих правом тебя накормить.
Он вспомнил, что точно так же спрашивали его в захудалом ресторане в далекой провинции. А еще очень похоже интересовались у него в заброшенной гостинице в Закопано, на местном горнолыжном курорте, только по-польски, а не по-русски, и в еще более элегантной форме:
– Что, здесь не голодно? – так спрашивали там.
Тогда он отвечал:
– Нет! – предпочитая питаться в ресторане у подножья трассы. Тогда, но не сейчас.
– Голоден! – коротко ответил он. Оператор обладал повышенным чувством выживаемости.
Рука в зеленом форменном рукаве подала в оконце обед: суп, мясо и овощи. Взяв миски, Оператор расставил их на столе.
– Барин! – рука протянула в окошко оловянный чайник с кипятком. Он взял его, застыл, ожидая кружку.
– Ты, сынок, заснул что ли? Взял чайник, так наливай! – ехидный голос заставил его очнуться от надоедливых видений.
Оператор стоял у порога кухни с чайником в руках. Вся компания расположилась вокруг огромного старого стола, на котором стояли стеклянные стаканы в подстаканниках, еще времен Великого кормчего, вперемешку с алюминиевыми кружками.
– Так мы чаю-то дождемся? – другой старик хитро смотрел на него с конца стола, – а то, как народовольцы, будем сейчас чайный бунт устраивать.
Словно очнувшись, Оператор начал споро разливать кипяток в кружки и стаканы.
– Что за бунт? Расскажите деды! – быстро пришел в себя он.
– Чаек здесь был роскошью, – охотно начал ветхий дед. – Самых первых дней так повелось. Еще Иоанн Антонович чаю вдосталь не пивал, не говоря уж о декабристах и всяких там повстанцах и разночинцах, – он колол кусковой сахар на маленькие кусочки, звонко лязгая серебряными щипчиками.
– Ловко у него получается, – подумал Редактор.
Действительно, сахарница наполнялась маленькими ровными кусочками, похожими друг на друга как горошины из одного стручка.
– Берите сынки сахарок. Старый сахарок. Такого не делают давно, купецкий, – подвинул сахарницу дед.
– Чай Высоцкий. Сахар Бродский. Бей жидов – спасай Россию, – пошутил второй дед, – И молочко берите. Шварце все рассказывал, что до того как его сюда определили, он страсть как любил пивать по утрам кофий с густыми сливками.
– Это какой Шварце? – отхлебнув чаю, спросил Издатель.
– Это ж тот, который Болеслав Антоний, – ответил ветхий дед.
– Но он тут долго и не засиделся, не зачаевничался, – добавил другой дед.
– Так вы ж хотели про бунт, – напомнил Продюсер.
– Так вот значит, чаек здесь был роскошью, хотя и настоящий китайский, не то, что сейчас фирма «Душистый веник». Однакось на месяц заварочки не хватало. Кончалась гдей-то за неделю до новой выдачи, – дед покряхтел, отхлебнул чаек, глянул хитро, – Вы пейте, пейте, чаек у нас тож китайский, не нонешний. Вот когда разночинцев всяких, бомбистов и царевых убивцев завезли, то чайку им давать престали. Они и взбунтовались.