Мухи творчества
Шеремех при всем своей запальчивости и любви к экстриму довольно совестливый человек. И он решил, что обязан поведать землякам об истинной изнанке вроде бы хорошо известных им событий.
Знакомые терялись в догадках: что с ним происходит? Шеремех отключал телефон, сутками пропадал неизвестно где, а на работе появлялся с такими синяками от усталости под глазами, что гримеры изводили за день месячную норму белил и пудры. Его очередной суперпроект: кто быстрее залезет на недостроенную телевышку в ластах и с аквалангом — так и зачах на стадии подбора участников.
Многие решили, что он влюбился, и завел себе пассию, которая и высасывает у рупора екабевской демократии все соки.
Правда вскрылась, когда у издателя появилась рукопись книги Шеремеха, названная с присущей ему лихостью: «Тайны третьей столицы». В ней Шеремех рассказал все, что узнал от Быкова, присовокупив и свои размышления о судьбе самого везучего из всех проклятых городов.
Издатель, давний приятель Шеремеха, позвонил ему поздно ночью — только ему журналист дал номер телефона знакомых, которые были на даче, и в квартире которых Кеша отсыпался после месяца изнурительного труда:
— Извини, что бужу, — сказал издатель, — но тут время так поджимает, что не мог ждать до утра.
— Ты прочел? И как? — стараясь скрыть волнение, вдруг охрип Шеремех.
— Ну-у... — издатель, давний приятель Шеремеха, был из той же породы людей, которым всегда не хватает времени, чтобы экономить время. Поэтому он судил о рукописях, прочитав две страницы: первую и последнюю. — Мощно написано! Прямо, знаешь, Кафка и Салтыков-Щедрин в одном флаконе. Только с концовкой ты, извини, подкачал.
— Но это же, как в жизни: подлость всегда побеждает, потому что каждый думает только о себе! — с пол-оборота завелся Шеремех.
— Извини, парень, не могу с тобой согласиться.
— Почему?
— Потому, что людям и без тебя хватает негатива в жизни. Концовка должна быть оптимистичной и жизнеутверждающей!
— Но я же не могу врать! Пусть люди же знают, что было на самом деле! Пусть знают, что их начальники готовы пользоваться услугами сумасшедших, убийц и мастеров фальшивок — лишь бы сохранить власть!
— Не ори. Хорошая концовка - это твои проблемы. На то ты и писатель, чтобы суметь приободрить читателя. Но без хэппи-энда книга будет плохо расходиться. Уж я-то знаю.
— Но откуда я тебе возьму хэппи-энд, если такие, как ЧАМ, всегда на коне?!
— Извини, парень, но это — твои проблемы. Я же не спрашиваю тебя, где мне брать бумагу на твою книгу? Вот и ты не спрашивай, как ее дописать.
С некоторых пор, когда Шеремех не знал, как быть и что делать, у него появилась привычка ходить в скверик на Вознесенской горке.
Перекрестившись перед старым, обшарпанным храмом и поклонившись ему, он отошел к скамейке и стал ждать.
Обычно люди узнавали его, оглядывались, пытаясь вспомнить, откуда им знакомо это по лошадиному узкое лицо. Но сегодня они шли мимо, не замечая, словно Шеремех стал невидимкой.
Вот шумно, с матерками, прошла группа горланящих подростков. За ними, безразлично скользнув по журналисту взглядом, шла молодая мама, держа за ручку косолапо семенящего карапуза в трусиках и в короткой синей маечке.
Одна девица из шумной компании в довольно похабных штанишках допила пиво и небрежно отшвырнула алюминиевую банку на газон.
«Дерьмо людишки растут, — брезгливо подумал Шеремех. — Такие и в храме насрут, только дай им волю! Для них даже ЧАМ со своими психами еще слишком хорош...»
Вдруг малыш выдернул свою пухленькую, в трогательных перетяжках ручонку из пальцев матери и, забавно переваливаясь с боку на бок, полез в траву. Он поднял брошенную гуленой пивную банку и так же неуклюже, грозя вот-вот упасть, просеменил к ближайшей урне. Бросив туда банку, он повернулся к ошарашенной от умиления матери, и наставительно произнес:
— Чисо не тама, ге не мусря, а ге убрают!
— Что? — не поняла мать.
Шеремех, ощутивший в дите родственную в смысле дикции душу, мысленно перевел:
«Чисто не там, где не мусорят, а там, где убирают!» — и озаренно разинул рот: вот он — нужный издателю хэппи-энд.
И главное, ничего не придется врать: все правда, все из жизни!
Как всегда торопясь, Шеремех не дал себе минуты, чтобы подумать. Поэтому и понял он из случившегося перед Храмом далеко не все.
Но это до него дошло гораздо позже.
Когда он узнал, что ЧАМа спешно вызвали в Москву.
Пока еще свидетель
В Катеринбурге все, кому полагалось, знали, что ЧАМ полетел в Москву не просто так, а по персональному вызову руководства Главной Партии России, организованной кремлевским чиновничеством, и с энтузиазмом поддержанной чиновничеством местным.
Той самой Партии, верхушка которой долго колебалась, кого поддержать на ближайших губернаторских выборах в Свердловской области: его, ЧАМа, или нынешнего губернатора Россиля. Но когда через давно подкупленных людей ЧАМ переправил этой верхушке ту самую, изготовленную спившимся Абсентом, запись разговора между Россилем и Бирезовским, реакция последовала незамедлительно.
Ему позвонил САМ-ПОМОЩНИК-ТОГО-КОГО-ЛЮБЯТ-ВСЕ и сказал:
— Аркадий Михайлович, срочно вылетайте. Ваша просьба о встрече с Генпрокурором удовлетворена. Желательно, чтобы у вас с собой были все материалы, необходимые для разговора.
— На какое время я могу рассчитывать? — с вежливой почтительностью спросил мэр Катеринбурга. — Сколько он мне уделит?
— Столько, сколько будет нужно, столько и уделит.
«Ого!» — положив мокрую от внезапного пота телефонную трубку, подумал ЧАМ, почтительно глядя на портрет ТОГО-КОГО-ЛЮБЯТ-ВСЕ.
Время Генпрокурора расписано по минутам, и то, что он готов отложить все ради беседы с ЧА-Мом, говорило о том, как высоко теперь взлетит мэр. Пока еще только мэр.
А ведь он почти четыре года пытался пробиться на прием к Генпрокурору, потратив на это миллионы долларов и послав в Москву тонны бумаги с изложением всякого рода компромата на Россиля. Ничего не действовало.
Может быть потому, что параллельно в Москву тек поток не менее живописных бумаг и из особняка губернатора. Эти потоки уравновешивали друг друга, и кремлевцы просто складывали доносы, не читая, в ожидании знака свыше.
Кому не повезет, о том, де, и почитаем.
И вот теперь, чтобы перевесить все, хватило всего одной махонькой магнитофонной кассетки, на которую для правдоподобия было переписано изделие Абсента.
Сидя в самолете, ЧАМ обдумывал, что нужно срочно изменить в сценарии почти готового телефильма о нем. Придется переснять эпизоды, когда он во главе толпы чиновников обходит самые благоустроенные улицы города и, обращаясь к жителям других, менее везучих в смысле благоустройства улиц и дворов, обещает, что и на их улице будет чистота и праздник.
Если, разумеется, они проголосуют за него.
Раньше это было правильно и актуально.
Но теперь ситуация менялась в корне. Теперь ему нужно говорить не о каких-то дворах, в которых быдло, гадя под себя, засирает все, что можно и нельзя. Хватит с ними заигрывать. В конце концов, он им не дворник какой-нибудь, а ГЛАВА города и будущий ГЛАВА области, а возможно и...
Впрочем, об этом еще рано.
Но все равно, теперь нужно сказать в камеру о более масштабных вещах. Например, о том, что засилье старичья в руководстве — в том числе, и в руководстве того самого титанового объединения — мешает росту производительных сил. И о том, что теперь всем ясно, что ЖКХ можно поднять только в том случае, если оно будет в руках у таких проверенных менеджеров, как Чубчик... Хотя нет. О конкретных фамилиях еще рановато.
Да и вообще: не царское это дело, о каком-то ЖКХ говорить. Для этого у него есть замы. Которые, в случае чего и ответят...