Въ это время онъ поставилъ передъ Наташей миску щей съ говядиной и краюху хлѣба.
Наташа была голодна, продолжительный сонъ ее подкрѣпилъ, но она не смѣла ни до чего дотрагиваться.
Гдѣ я? какъ я сюда попала? спросила она, снова проводя рукой по лбу и стараясь припомнить.
Мы объ этомъ поговоримъ послѣ.
А теперь поѣшь. Но, постой, прежде выпей-ка рюмочку водки, это тебя подкрѣпитъ.
Дѣвушка покачала головой.
Я не пью водки.
Солдатъ покраснѣлъ до ушей, будто совершилъ какой то проступокъ и, точно желая оправдаться передъ самимъ собой, крикнулъ товарищу стоявшему на посту:
Я жъ тебѣ говорилъ, старый болванъ, что она водки не пьетъ.
Это мнѣ наплевать, а дай-ка лучше бутылку сюда, мнѣ что-то пить хочется.
Старый товарищъ исполнилъ его требованіе и шепнулъ ему на ухо:
А я вѣдь сейчасъ сказалъ, что она не была пьяна.
Въ самомъ дѣлѣ? Нешто ты это говорилъ? А вѣдь ты жъ не хотѣлъ идти ее подымать, она пожалуй, померла бы отъ холоду, если бы я…
Молчи, мы объ этомъ поговоримъ въ другой разъ, прервалъ его Павлычъ и тихонько вернулся въ будку.
Наташа поѣдала щи съ волчьимъ апетитомъ и городовой смотрѣлъ на нее съ радостью и блаженствомъ.
Ахъ, голубка, видно ты здорово проголодалась! Ладно, кушай, кушай! и самъ выскользнулъ изъ будки.
Ты куда? спросилъ Порфиричъ.
Наша голубка голодна, я сбѣгаю въ лавочку, принесу ей колбасы.
Старикъ Павлычъ принесъ колбасы для своей протеже и селедку себѣ и товарищу.
Наташа съѣла и колбасу съ одинаковымъ апетитомъ, приговаривая:
Спасибо, спасибо! добрые люди.
Ну, что спасибо, проворчали оба старика, ѣшь, что Богъ послалъ.
Можетъ, голубка, еще чего хочешь? Говори, не стѣсняйся, лавочка всего въ двухъ шагахъ. Не хочешь ли, кваску?
Дѣвушка съ жадностью напилась чаю. Никогда, ни одинъ напитокъ не казался ей такимъ вкуснымъ.
Какъ, дитя мое, ты сюда попала? спросилъ Павлычъ.
Брось свои разспросы. Завтра, мы все это узнаемъ, а теперь, пусть наша голубка уснетъ, возразилъ Порфиричъ.
Дѣйствительно, Наташины глаза слипались отъ усталости.
Она слышала сквозь сонъ, какъ одинъ изъ городовыхъ говорилъ другому:
А, что ты думаешь? Кто могъ зарѣзать мошенника, котораго вчера нашли въ Ямской?
А, ну его, мошенники между собой ссорятся и убиваютъ другъ друга. Должно быть одинъ изъ его товарищей оказалъ ему эту услугу.
Я давно говорилъ, что Макаровъ этимъ кончитъ.
Дѣвушка, сквозь сонъ ясно разслышала имя Манарова. Она хотѣла спросить о случившемуся, но сонъ ея преодолѣвалъ.
Да кто жъ могъ это сдѣлать, какъ не Петровичъ? Алексѣй Александровичъ его тамъ встрѣтилъ, всего обрызганнаго кровью.
Кто? Алексѣй Александровичъ изъ Ямской? который прежде былъ на Выборгской?
Разумѣется! А, какой же другой? Ему везетъ! Его извощикъ, мнѣ сегодня разсказывалъ, когда я былъ въ части съ рапортомъ.
Петровичъ предлагалъ Алексѣю Александровичу пятьсотъ рублей, чтобъ онъ его отпустилъ. Должно быть, Алексѣй Александровичъ деньги таки прикарманилъ, а въ добавокъ сдѣлалъ такой уловъ, за который, пожалуй, получитъ и крестикъ.
Далѣе, Наташа ничего не слышала; разбитая волненіями послѣднихъ дней, она погрузилась въ мертвый сонъ.
На другой день Наташа проснулась, вполнѣ оправившись, но вмѣстѣ съ силами вернулось и сознаніе своего положенія. Что ей дѣлать? Куда идти? Князь Курдюбековъ умеръ, задушенный въ ея присутствіи, ревность жены Достоевскаго, заставила ее покинуть ихъ домъ, а кто могъ бы ей указать, гдѣ отыскать Савельева? Что ей отвѣчать, если ее спросятъ, кто она и откуда? Она закрыла глаза съ цѣлью сосредоточиться, но ея старанія найти отвѣтъ на эти вопросы оказались тщетны.
Она разрыдалась.
О чемъ ты, голубка, плачешь? спросилъ Порфиричъ молодую дѣвушку.
Она ему, рыдая, разсказала, какъ ее пріютилъ князь Курдюбековъ, какъ онъ былъ убитъ въ ея присутствіи тремя злоумышленниками, къ которымъ позднѣе присоединился и четвертый. Разумѣется, она ничего не понимала о томъ, какъ ее уносилъ Макаровъ, такъ какъ она была безъ чувствъ, равно какъ и все случившееся вплоть до той минуты, какъ она очнулась въ погребѣ у Петровича, въ которомъ онъ ее продержалъ цѣлыхъ три недѣли. Она съ такимъ жаромъ разсказала послѣднія обстоятельства, предшествовавшія ея побѣгъ, что бѣдный Порфиричъ то и дѣло вытиралъ слезы рукавомъ своей толстой шинели.
Ахъ я старый дуралей, что мнѣ до этихъ сказокъ? А я, вотъ, разнюнился точно старая баба, воскликнулъ онъ, точно стыдясь своихъ слезъ, и вышелъ посовѣтываться съ своимъ товарищемъ о томъ, что ему дѣлать. Павлычъ передалъ ему свою алебарду говоря: