— Кого же в жены хошь взять? Уж не Белоусову ли Настю?
— Не-е. Дочь Соленого Ивана, — ответил Федор и не заметил, как из груди приказчика вырвался сдержанный вздох облегчения.
Приказчику за шестьдесят перевалило. Сух, как прошлогоднее перекати-поле, но костью широк и глаза светятся молодо, по-озорному, кошачьими когтями царапают душу. Смолоду приказчик стороной обходил женщин, а как в годы вошел, будто подменили человека. Вот уж истинно: седина в голову — бес в ребро. Проходу не давал работным девкам, а пуще всего вдовам молодым да неудачливым женам. Крутил и так и этак, как мышкующая лисица хвостом, а своего разными путями добивался. Правда, не всегда сходило с рук гладко.
Случалось, разгневанные работные теряли всякую сдержанность и старательно выбивали на спине и боках обидчика кулаками дробь под стать барабанной. После того приказчик надолго ложился в постель. Набожная и строгая жена-кержачка обильными примочками стирала с кожи мужа пятна густой синевы.
За битье приказчик не затаивал обиды на работных. Воспринимал как должное. Месяц-другой ходил тише воды, отворачивал вон скорбную рожу при встрече с самыми пригожими молодками. Потом входил в прежнюю колею и в домогательствах становился еще настойчивее.
Колыванские бабы и девки при встрече с приказчиком не выдерживали взгляда его горячих глаз, скоромной улыбки, испуганно шарахались в сторону. Потом долго и отменно ругались, истово крестились: «Вынесло лешего на дорожку! Штоб тебя, охальника, к матушке-земле пригнуло. Твоему грешному телу на вертеле в жару преисподнем обугляться! Прости меня, господи, за злой язык мой…»
К Насте приказчик давно приглядывался, да подступа не находил. Знал: выйди Настя замуж за Федора, тогда поминай, как звали. За кем другим, а за Федором Настя была бы как за каменной неприступной стеной. У приказчика давно родилось намерение окрутить Настю с парнем тихого десятка, который не то что рук, а глаз не поднял бы в Настину защиту. Таявший душой от тайных и утешительных надежд, приказчик невпопад проявил участие к женитьбе Федора.
— Показал бы допрежь, какова собой девка. Может, порча али какая хвороба нутро гложет. Такому-то орлу сказочная царевна под стать…
Федор знал приказчиковы слабости и ответил резко:
— Не тебе жену выбираю. Не суйся, куда не просят! Понял?
— Но, но, потише! Забыл, с кем разговариваешь, гусенок.
Федор подался вперед со сжатым кулаками величиной едва ли не в человеческую голову. Приказчик смекнул: изведай сейчас таких кулаков — не встанешь на ноги совсем. И поспешно зашагал на мировую.
— Остынь, кипяток! Так ить, без злого умысла сказал я. От себя на свадьбу трешку брошу. Раскинь умишком — жалованье за целый месяц.
Слух о предстоящей женитьбе Федора облетел Колывань. От удивления и скрытой зависти девки приглушенно зашушукались на вечеринках. Зато парни, что за Настей ухаживали и считали Федора главным соперником, воспрянули духом. Теперь его не стало на дороге. А Настя реже появлялась на вечеринках. Если приходила, то вела себя необычно — притихла, словно ручеек в пору крепкого заморозка…
Парни теперь смелее подходили к Насте. Не заискивали до унижения, как бывало, говорили в полный голос, не скрывали окрепших надежд. Каждый считал себя достойным внимания Насти и потому не думал уступать дорогу другому. Оттого после вечеринок стало больше драк. Парни колотили друг друга с молчаливым остервенением, без жалоб на скуловороты и глубокие пробоины в головах.
Настя же вроде не замечала происходившего вокруг и упорно не называла своего избранника. Как и прежде, домой уходила одна. И вот как-то позвала провожатым Кузьму Смыкова. Смущенный Кузьма заупирался было, но перед властным настоянием Насти сдался. Она забросала спутника вопросами:
— Отчего, Кузьма, сам в себе живешь? Ни разу нигде твоего голоса не слыхивала. Нешто говорить тебе не о чем?
Кузьма пыхтел от смущения. Словам не хватало сил сорваться с непослушного языка. Настя подумала: «Видно, робок, что заяц луговой. Ни к чему таким быть парню…» Только хотела распрощаться на своротке дороги, как из-за угла ближней избы выскочили трое парней. Лютыми зверями набросились на Кузьму. Где больнее, туда старались угодить кулаками. Настя что было духу закричала:
— Вы что, окаянные, с цепи сорвались! Кузьма как есть ни в чем неповинен! А ну отходи в стороны!
Парням слова нипочем. С удвоенной силой стали наседать на Кузьму. Тогда Настя выхватила из плетня толстую, в руку, хворостину. От хлесткого удара Матвей Поднебеснов с воем бросился наутек. Кузьму словно кто сразу подменил. Теперь уже сам стал чаще опускать кулаки на спины и головы парней. Изловчился как-то и ударом под самый дых срезал Ваньку Синегорова. Тот долго слепым котенком ползал по снегу, не в силах встать на ноги. Андрюшка Травков не выдержал натиска Кузьмы, переметнулся через плетень в заснеженные огороды.
Настя поняла, что только при ней Кузьма робок. А так парень, как и многие. Но от этого не стало легче на сердце. Как ни говори, а Кузьма — не Федор.
На другой день Иван Белоусов пришел к Федору на место постройки. Пересчитал венцы в срубе. Двенадцать оказалось.
— Не высока ль изба-то? Из такой зимним ветрам подручнее печное тепло выдувать…
— Не-е, дядя Иван. Пригонка плотная — комар носу не подсунет. Да и мох положен с длинным изгребьем — подбивка в пазах добротная. К тому же я не привычен к избяной духоте.
— Немало дней в году под небом ночуешь, оттого и не по тебе изба, — уточнил Белоусов и, к удивлению своему, подметил, что заговаривает с Федором не о том, о чем хотел. И только, как уйти домой, задал вопрос, с которым пришел:
— Вправду говорят, что жениться надумал?
— Вправду, дядя Иван.
Федор без утайки рассказал про сокровенное старику Белоусову, которого уважал за прямодушие и честность.
— То хорошо, — одобрительно заметил Белоусов. — Всяк в свое время женится. И тебе приспела пора. От души желаю тебе, Федор, удачи в женитьбе и счастья в жизни.
Дома Белоусов напрямую сказал Насте:
— Твоя правда — женится Федор. Жаль, да делать нечего: сердцу не прикажешь.
Заметив слезинки на ресницах дочери, как мог утешил:
— Не печалься, дочка. И твоя судьбина сыщется. Таким, как ты, в девках не вековать.
* * *Федор с нетерпением ждал, когда сойдет снег и отзвенят ручьи, чтобы по весеннему первопутку перевезти семью Соленого из Незаметного под защиту колыванских крепостных стен. Изба, если не считать мелких недоделок, готова. Крыша на ней не похожа на другие: не плоская, как блин, а островерхая и высокая, наподобие боярской шапки. Сделать такую присоветовал пробирный мастер Юнганс, чтобы летом дождь без запинки скатывался, а зимой ветры легко сдували снег. И окна отличные от соседских — высоко над землей прорублены, широкие, чтобы света в избе в достатке было.
В ожидании зимние дни тянулись бесконечно долго, особенно когда Федор за ненадобностью вогнал топор в пихтовый сутунок едва не по самый обушок.
Теперь Федор жил сладкими мечтами о Феклуше. Невольно думалось и о другой — о Насте. Нет слов — хороша собой Настя, и Федор от души желал ей счастливой судьбины.
Вслед за отцом Настя не раз отваживалась заговаривать с Федором, вопреки советам бабки Агафьи. Федор бывал приветливее, мягче прежнего. Но Настя скоро поняла, что не для нее такая перемена, и стала чуждаться Федора. Увидит — незаметно шмыгнет в сторону. Если лицом к лицу столкнется, молча пройдет мимо, состроит безразличный, невидящий взгляд. Про себя же Настя говорила не то с раздражением, не то со злостью: «За моим замужеством дело не станет». И притворно звенела во весь голос на вечеринках…
В погожий день масленой недели Федор в задумчивости вышагивал по заснеженным улочкам Колывани. И вдруг сзади — тонкий и радостный перезвон поддужных колокольцев.
Едва Федор успел отпрянуть в сторону, как мимо бешено пронеслись подводы. Необычные — украшенные разноцветными лентами. Только и заметил Федор широкую улыбку на лице Насти, возбужденной быстрой ездой да понурую голову ее отца.