— Нашел! Нашел!
Пораженный Соленый было шарахнулся в сторону. Какое-то мгновение ему казалось, что другом овладел приступ страшного душевного расстройства.
— Ну, чего ты? — спросил Федор, малость остывший при взгляде в лицо Соленого. — Не видишь разве?
На ладони Федора поблескивали тонкие лепестки и волосики самородного золота самого высокого цвета, пролегли бледно-матовые красивые веточки, нитяные прорости серебра.
— Выходит, здешняя руда хитростью сохраняет свои богатства. Доселе было известно, что самородное золото и серебро жилами залегают, а… — У Федора дух перехватило от крепких объятий Соленого, еле досказал: — А-а в Змеевой горе — гнездами…
* * *Густо дымил Колывано-Воскресенский завод. Гладким зеркалом поблескивал на солнце заводской пруд. Нередко сюда, к радости мастеровой детворы, с озера Белого, что в нескольких верстах от завода, налетали утиные стайки, шумно резвились, взбивая крыльями радужную водяную пыль.
Низко над заводским поселком Колыванью и над прудом плавали клубы удушливого рудного перегара. В ветреную погоду дым уносило из Колывани, и тогда работный люд с жадностью вдыхал крепкие смолистые запахи сосны, пихты и ели. Зато подветренные деревья не переносили заводской ядовитой потравы. От мышьяковистых и сернистых испарений желтела, с сухим звоном осыпалась хвоя, и безжизненные деревья становились добычей лесорубов.
Радовался демидовский приказчик Сидоров. Дело наладил так, что из плавильных печей огнедышащим, неугасаемым потоком шла багряная медь. И стоила та медь со всеми заводскими и дорожными расходами сущие гроши. В Невьянске довольный Демидов потирал руки, вынашивал смелые планы расширения заводского действия на Алтае. Даже соображения Сидорова на этот счет запросил.
Предстоящие хлопоты не страшили. Была бы хозяйская воля, работные людишки, нужный припас — и заводы вырастут, как грибы после благодатного дождя. Не боязно теперь и джунгар. Хотя и в силе Галдан-Церен, а уверился приказчик после памятного случая, что не посмеют снова подойти и тем более напасть кочевники на крепость, в которой пушек прибавилось едва не вдвое.
От головы до пяток приказчика прожгла весть об открытии в Змеевой горе. От сладких и в то же время тревожных раздумий бешено стучало в висках. Приказчик хорошо понимал, что не устоит против опасного соблазна — набить свои карманы золотом и серебром.
— Придержи язык за зубами… Будет хозяйское повеление, тогда дело гласности предастся, и награду получишь, — сказал он Лелеснову, когда тот вернулся со Змеевой горы. Про себя Сидоров смекнул: «Пока суд да дело, рук не опущай, Харлампий… золотишко с серебром втайне от хозяина добудь, чтоб по гробовую доску иметь беспечальное, в полном достатке житье-бытье». От такой думы душа таяла. Вставала во всей красе, кокетливо к себе манила неизведанная жизнь — не под хозяйской палкой, а вольная, беспечная. Мыслилось приказчику, что где-нибудь в неизведанной глуши заводишко поставит, начнет ковать деньгу. Когда придет богатство, гнев Демидова не страшен.
«А вдруг хозяин дознается прежде!» Осиновым листом на бесприютном осеннем ветру трясся приказчик от этой мысли. Глаза прыгали вверх, пальцы сами складывались в щепоть, чтобы вымолить у всевышнего защиту от напасти. Знал приказчик: не прибьет его разом, как шелудивого пса, а упечет на тот свет пытками ада хозяин за дерзкое намерение, поэтому колебался, выжидал и прогадал немало…
* * *В царствование Анны Иоанновны процветали небывалое казнокрадство, мотовство и роскошь временщиков, высших сановников. Пустела государственная казна. Императрица обратила внимание на процветавшее дело Демидова. Царствующая особа повела тонкую игру. Своим указом предписала коммерц-коллегии, которая в это время управляла горной промышленностью России взамен упраздненной берг-коллегии, «иметь смотрение за партикулярными заводами, чтобы они плавили железо, и послать на каждый такой завод шихтмейстера[4] или другого офицера». Было в указе и более существенное — приказание о постройке в Томском и Кузнецком уездах «сильных заводов» и, при случае надобности, об изъятии заводов Демидова в казну.
Главная канцелярия Сибирских и Казанских заводов по предложению тайного советника Василия Татищева в соответствии с царским указом направила на Алтай комиссию во главе с майором Угримовым и казначеем Гордеевым. По последнему санному пути Угримов приехал на Алтай. Как и подобает царскому слуге, устроил тщательный осмотр демидовским горнорудным предприятиям, нашел их в надлежащем порядке.
За внешней строгостью демидовские приказчики подметили полную нераспорядительность и халатность майора. Свою должность справлял вяло, без души, будто предвидел бесцельную трату сил и ума. Перед отъездом Угримова из Екатеринбурга на Алтай Демидов имел с ним встречу. На майора она подействовала, пожалуй, сильнее, чем все инструкции и наставления Главной канцелярии. Демидов старался держаться непринужденно и просто, играл в откровенность. Такое поведение могущественного владыки гор льстило самолюбию безвестного майора.
— Скажу вам, голубчик Иван Алексеевич, мое дело в Колывани захудалое, ничтожное. Самый малый пустяк. А прикипело мое сердце к Колывани оттого, что еще не изведана она, душа же просит простора.
Угримов охотно, с подчеркнутым расположением чокался хрустальным кубком с Демидовым. От действия доброго вина у него рождалась самоуверенность. Сейчас казалась посильной любая услуга Демидову, чтобы быть у него не на последнем счету.
Демидов непрестанно наполнял кубки новыми все более крепкими винами. Когда майор перешагнул все границы откровенности и готовности услужить, Демидов перебил его наигранно учтивым голосом:
— Премного ценю благожелательность вашу. От вас потребуется немногое. В своих устных докладах и письменных отчетах из Колывани подтверждайте мною сказанное, что все дело выеденного яйца не стоит. Остальное, дабы не опорочить вашего доброго имени, станет на свое место моими хлопотами. А особливо, — Демидов перешел на властный полушепот, — надобно утвердить высшее горное начальство во мнении, что руды в тамошних краях ненадежны, истощаются и в конечное пресечение придут в непродолжительное время…
Черной осенней ночью чистокровные лошадки доставили наглухо закрытую карету к дому на одной из второразрядных улиц Екатеринбурга. Изрядно захмелевший майор, однако, сохранил ясность рассудка. До самой горницы его провожали верные слуги Демидова и на прощание выложили подарок щедрого хозяина — мешочек, а в нем полпуда мелкого самородного золота…
Угримов принял от демидовских приказчиков Колывано-Воскресенских горнорудные заведения в казну по специальной «оценочной» ведомости. Ими теперь стало управлять Томское горное правление. Стоимость принимаемого оказалась намного завышенной, и Демидов без труда вернул подарок, преподнесенный майору.
Сидоров кусал локоть с досады за свою оплошность. Из опасений огласки, противной Демидову, Угримов заменил приказчиков новыми людьми. Сидоров уехал в Невьянск с пустыми карманами и гложущей тоской на душе…
Угримов завел строгие порядки. Ни одна бумажка не уходила из Колывани в прочие присутственные места без просмотра им, ни один человек не выезжал из ведомства без страшного клятвенного обещания о том, что будет поступать и говорить строго по наставлениям самого майора. Клятва отбиралась священником в церкви, с целованием креста и евангелия.
Федор Лелеснов принес доношение о своем открытии в надежде на вознаграждение. Угримов любезно принял и усладил рудоискателя похвалами и обещаниями.
— Открытие достойно восхищения! Доложу, как водится, по команде. Награды не минуют тебя. Ты же до начала разработок никому ни слова, в отвращение какого-либо воровства и хищничества.
С верным человеком Угримов направил в Екатеринбург обычные отчеты о заводском действии, а заодно послал и тайную весточку в Невьянск об открытии в Змеевой горе.