Совершенно не похоже на умершую литературу!
Ничто тут не стесняет человека и никаких сделок с художественной совестью ненужно!
Не желая творить на допотопном языке тем паче не желаем быть «ни в тех ни в сих» и поем как можем только мы
смелые и задорные:
Плясовая:
Уйдем ли мечтать в пустыню узнав какова она и что там делают уединенные?!.
Но не пойдем и в другую Америку – болтовню о крайней современности как патентованном средстве от всех бед и недугов – эта тема не выше всякой иной!
будем верны слову как таковому и в начнем искусстве исходить из него, извнутри его задач – будем речетворцами
а не смехотворцами!..
А. Крученых.
Душегубство творки Е. Гуро
Мы убили душу! дыромоляйцы!
на самолете свинья в ермолке – а отроки и девы внизу двигают медленно шар земной…
Елена ясная одна стоит здесь а очи ее на тонкой шее за облаком
а морда без шерсти восковая обернется и полыхнет на нее пламя серы брома и хлора
дымом зачернило весь запад кровь звенит!.. Ржавь грызет провода…
Толстобрюхие блохобойцы с тяжкими молотами примахались…
и поднялась длинная мотелка чугунного журавля – небесного верблюженка – выше всех звонов и земель и запела голосом в коем видны нарывы:
знаю я отчего сердце кончалося –
а кончина его не страшна –
отчего печаль перегрустнулась и отошла
и печаль не печаль – а синий цветок.
и не подроются под него… обступили черненькие:
– Как за все отвечу?! Кто ты что можешь все прощать? Мы не позволим нам ведь больно и мы не привыкли! Хорошо! сбросят с горы, душу разрежут и потом ходи звени им на потеху.
Но длинноногий стал увеличиваться и скрылся в дыму бросились его искать
многие слыхали как хлопнула вверху дверь,
строгостью не проймешь – лестью купишь –
ты чуткий, радужно скорбный святой иди к нам, первый!
весь лазоревый!..
так бежали за ним тщедушные.
Но дерзкий журавль описав в воздухе круг начал опадать точно пьяный на толпу где уже заметное произошло движение – все увидели стальной остов белой птицы.
И шептали: о птица ясная! ешь все
и умирали следя взором
рассмеялся журавль протяжно, захлопал крыльями и они отвалились
– о друзья калошные свистуны смерти.
то не сердце раскололося а ваши старые уши
вы привыкли слушать слова – но где ваши речетворцы всю жизнь молчавшие?
Когда будете угадывать по носам?
не поняли мычания как поймете молчание?
Слушают стригики…
а под тенью забора животненький лежит и хохочет: сурожки вы серые безтолковые всех грызете
друзья калошные куда вперед лезете
«да здравствуют гордые калоши!
Кто встретит в лесах Балтийского побережья пару калош без человечьих жалких ног – да узнает – это ведь мои калоши.
Они были слишком славны и велики слишком велики – чтобы держаться на ногах.
Возвышенные!
Счастлив тот кого назовут они другой – на чьих ногах они согласятся путешествовать..
Они всегда презирали меня…
Они были так благородно независимы и салонно воспитаны – что почти никогда не оставались в передней… Нет! И я замечая это лишь тогда, когда они уже успевали достойно заслужить внимание всех сидящих в гостинной…»
(Садок Судей II).