– Д’Артаньян, смотри скорее, д’Артаньян!
Себастьян приблизился к ней и тоже взглянул на бронзовую фигуру знаменитого мушкетёра, одиноко сидевшего по другую сторону памятника.
– Как это замечательно! – сияя от радости, заговорила Мария Алехандра, обращаясь к мужу. – Ведь именно таким я его себе и представляла – тот же плащ, шпага, усы! Боже мой, Себастьян, лишь теперь я поверила, что нахожусь в Париже!
– Вот и прекрасно, – заметил Себастьян, обнимая её за талию, – а завтра мы сходим с тобой в Лувр или Нотр-Дам, и ты окончательно в этом убедишься. Ну а теперь, давай, наконец, доедем до пансиона и снимем квартиру.
– Но почему завтра, Себастьян? – воскликнула Мария Алехандра, когда они уже возвращались к поджидавшему их таксисту. – Ведь сейчас только полдень, что мы будем делать сегодня?
– Отдыхать, устраиваться и… любить друг друга! Ведь мы так давно уже этим не занимались, что я забыл запах твоей великолепной кожи. Сам воздух Парижа придаст нашей любви неповторимое очарование, о котором мы уже никогда не забудем! Скажи, ведь ты и сама этого хочешь, правда?
Мария Алехандра покраснела и смущённо опустила голову, а Себастьян радостно пожал ей руку и открыл перед ней дверцу такси.
Пансион мадам Буве на улице Ренн, представлял собой старинный пятиэтажный особняк девятнадцатого века с красной, черепичной крышей; широкой, застланной красным ковром, мраморной лестницей, и, стилизованным под конец прошлого века, лифтом. Хозяйка пансиона, энергичная сорокалетняя француженка с миловидным, азиатского типа, лицом; с видимым удовольствием приняла новых постояльцев и тут же вступила в оживлённую беседу с Себастьяном, из которой Мария Алехандра могла понять лишь отдельные слова.
– А что такое мансарда? – выбрав момент, когда мадам Буве отлучилась к телефону, тут же поинтересовалась Мария Алехандра.
– Строго говоря, это комната на чердаке, под самой крышей, – охотно объяснил Себастьян. – В семнадцатом веке, в Париже было запрещено возводить здания выше определённого количества этажей, и тогда архитектор Франсуа Мансар стал делать окна в самих крышах.
– Хочу жить в мансарде! – выслушав его объяснение, тут же заявила Мария Алехандра.
– Но, дорогая, – попытался урезонить её слегка удивлённый Себастьян, – это же самые дешёвые и неудобные комнаты! Их занимают только представители богемы – молодые художники, писатели, музыканты, которые ещё только надеются добиться славы…
– Всё равно, хочу в мансарду! – вспомнив о Фернандо, а, попутно с ним, и о дочери, с шутливым упрямством повторила Мария Алехандра.
– Ну, смотри, сама потом пожалеешь, – пожал плечами Себастьян и вновь заговорил с появившейся в гостиной, мадам Буве. Хозяйка пансиона с явным удивлением выслушала просьбу Себастьяна и тут же что-то ответила.
– Вот видишь, – с явным облегчением перевёл Себастьян, – она говорит, что все её мансарды заняты студентами, но зато она может предоставить нам замечательные комнаты на третьем этаже с видом на Эйфелеву башню и Дом инвалидов, кстати, тот самый, в котором находится гробница Наполеона.
– Ну что ж, – со вздохом отозвалась Мария Алехандра, – пойдём, посмотрим.
Квартира оказалась замечательной – с высокими, лепными потолками, зеркалами над настоящими каминами и огромными окнами, одно из которых выводило на просторный балкон. С него открывалась настолько великолепная, хотя и подёрнутая лёгкой и прозрачной дымкой, панорама Парижа, что у Марии Алехандры перехватило дыхание. В обеденной зале находился круглый, массивный стол, а на стене, напротив окна, висело большое, старинной работы полотно, изображавшее, как с гордостью объяснила мадам Буве, въезд Генриха IV в Париж в 1589 году. Но ещё больше понравилась Марии Алехандре спальня, где стояла огромная кровать, занимавшая едва ли не большую часть комнаты и великолепное зеркальное трюмо.
Себастьян перекинулся несколькими словами с хозяйкой и она, улыбнувшись и кивнув Марии Алехандре, тут же ушла.
– Что ты ей сказал, и почему она так ехидно улыбалась? – поинтересовалась Мария Алехандра, расчёсывая волосы перед зеркалом.