— Не говорили ли вы мне чего-нибудь, не видела ли я каких-нибудь бумаг. Ну, конечно, я говорила только нет и нет. Я б им все равно ничего не сказала, что бы они со мной ни делали.
Он был тронут ее преданностью. Почему же мир так устроен, что душевные сокровища растрачиваются понапрасну. Она сказала горячо:
— Пусть хоть убьют.
— Тебе это не грозит.
Ее голосок задрожал:
— Она на все способна. Она иногда как сумасшедшая, если ей перечат. Ну и пусть. Я вас не подведу. Вы джентльмен.
Аргумент был абсолютно несостоятельный. Она печально продолжала:
— Я для вас все сделаю, как та ваша девушка.
— Ты уже сделала значительно больше.
— Она уедет с вами вместе в вашу страну?
— Что ты, конечно нет.
— А мне можно?
— Маленькая, — сказал он, — ты не знаешь, что там у нас делается.
Он услышал долгий, разочарованный вздох.
— А вы не знаете, что тут у нас делается!
— Где они сейчас? Управляющая и этот ее знакомый?
— На первом этаже, — сказала девочка. — Они ваши заклятые враги, да?
Бог знает, из каких грошовых книжонок вычитала она это выражение.
— Я думаю, скорей наоборот — они мои друзья. Но точно не знаю. Хорошо бы мне это узнать до того, как они обнаружат, что я пришел.
— О, они уже знают. Она все слышит. Слышит в кухне, что говорят на чердаке. Она приказала мне ничего вам не рассказывать.
Его пронзила мысль: неужели и этому ребенку тоже грозит опасность? Быть не может. Что они могут ей сделать? Он осторожно начал подниматься по неосвещенной лестнице. Одна ступенька скрипнула. Лестница сделала поворот, и он ступил на площадку. Дверь комнаты, выходившей на площадку, была распахнута. Электрическая лампочка под розовым шелковым в сборочку абажуром освещала фигуры двух людей, терпеливо дожидавшихся его.
Д. вежливо приветствовал:
— Бона матина. Вы не сказали мне, как будет ночь на энтернационо.
— Входите и закройте за собой дверь, — приказала управляющая.
Он повиновался — ничего другого не оставалось. Ему подумалось, что пока еще ни разу ему не разрешали взять на себя инициативу. Он был чем-то вроде кегли, которую все норовят сбить шаром.
— Где вы были? — спросила управляющая.
У нее было бычье лицо, с такой квадратной челюстью эта прыщавая уродина неопределенного пола должна была родиться мужчиной.
Д. сказал:
— Мистер К. вам все расскажет.
— Что вы делали с той девицей?
— Развлекался.
Стоило приглядеться к этому логову. Точнее слова не подыщешь, во всяком случае, ничто не свидетельствовало о том, что здесь живет женщина. Массивный стол без скатерти, стулья, обитые кожей, шкафчик для обуви. Дверца шкафчика была распахнута, виднелись внушительных размеров тяжелые туфли на низком каблуке. Ни цветов, ни безделушек в этом жилище не было.
— Эта девица — знакомая Л., — продолжала управляющая.
— Я тоже знаком с Л.
Даже дешевые цветные картинки на стене подбирались на мужской вкус: на каждой непременно присутствовали женщины в шелковых чулках и нижнем белье — он как будто попал в комнату закоренелого холостяка. Что-то туманное, пугающее, как тайное робкое желание порочной близости, витало в воздухе.
Неожиданно вмешался мистер К. Скорее уж именно он внес некую женскую ноту в разговор. Он начал визгливо, истерично:
— Пока вы были в кино, сюда кто-то звонил из компании Л., хотели вам кое-что предложить.
— Едва ли они стали бы это делать. Им следовало знать, что меня нет в гостинице.
— Вы были готовы отказаться от завтрашней встречи, если они примут ваши условия. Они их приняли.
— Я никому не ставил никаких условий.
— Но они просили меня передать вам об этом, — вставила управляющая.
— Следовательно, их не смущало, что об этом все узнают? И вы, и К.?
Мистер К. сцепил кисти своих костлявых рук.
— Мы хотим убедиться, — сказал он, — что секретные документы все еще находятся при вас.
— Вы боитесь, что я их уже продал? По дороге в гостиницу?
— Мы обязаны проявлять осторожность, — сказал К. и тут же прислушался, словно выяснял, не ходит ли за дверью доктор Беллоуз на своих резиновых подошвах. Видно, его даже здесь преследовал смертельный страх быть оштрафованным на один шиллинг.
— Вы действуете по инструкции? — спросил Д.
— Наши инструкции достаточно гибки. Многое оставлено на наше усмотрение. Быть может, вы все-таки покажете нам бумаги?
Женщина молчала — она предоставила слабым меряться силами.
— Нет, не покажу.
Он посмотрел на К., потом на нее. Ему казалось, что инициатива наконец-то переходит в его руки. Еще бы на них поднажать... Но он был слишком измотан. Англия на каждом шагу воскрешала в его душе образы былого и напоминала ему, что он занимается не своим делом. Сидеть бы сейчас в библиотеке Британского музея и читать средневековые рукописи на старофранцузском. Он сказал:
— Я допускаю, что нами руководят одни и те же люди. Но доверять вам у меня нет никаких оснований.
Седой человек сидел как приговоренный. Опустив голову, он разглядывал свои обгрызенные ногти. Его сообщница в упор смотрела на Д. У нее было грубое властное лицо, хотя вся ее власть ограничивалась гостиницей сомнительного пошиба. Он знавал немало людей по обе стороны фронта, позже расстрелянных за предательство, — их лица и манеры не внушали подозрений. По внешности невозможно распознать людей типа Ганелона.
— Уж не оттого ли вы так волнуетесь, что хотите получить свою долю из тех денег, которые я выручил за продажу бумаг? Так знайте, что я ничего не собираюсь продавать.
— Ну что же, тогда вы, вероятно, не откажетесь прочитать это письмо? — внезапно сказала женщина. Единоборство мужчин кончилось. Управляющая взяла игру на себя.
Он медленно и внимательно прочел письмо. В его подлинности не могло быть никаких сомнений. И подпись, и даже сорт бумаги, на которой в министерстве писали такого рода документы, были ему хорошо знакомы. Тут все было без обмана. Стало быть, конец его миссии — женщине предоставлялось право забрать у него секретные бумаги — с какой целью, не указывалось.
— Как видите, — сказала женщина, — вам не верят.
— Почему же вы не предъявили мне это, когда я приехал?
— Доверять вам или нет — это было оставлено на мое усмотрение.
Фантастическая ситуация! Ему доверили доставить бумаги в Лондон; мистеру К. велели следить за его передвижениями по городу, но не сообщили о секретном смысле его миссии; этой бестии готовы были доверить и документы, и содержание задания, но опять-таки с оговоркой «только в крайнем случае», если его поведение окажется подозрительным. Он вдруг сказал:
— Вы, конечно, знаете, что это за бумаги.
Она отрубила:
— Конечно.
Но он понял по ее каменному лицу — она ни черта не знает. Значит, еще не конец тем сложным хитросплетениям полудоверия и полуобмана. А что, если министерство ошиблось в них обоих и, если он отдаст им документы, они продадут их Л.? Верить можно только себе, больше никому. В комнате отвратительно пахло дешевыми духами — единственный признак того, что здесь жила женщина. И это было противно, как запах духов от мужчины.
— Теперь вы видите, — сказала она, — что можете ехать обратно? Ваша работа закончена.
«Нет, мадам. Так будет слишком уж просто», — подумал он. Министерство не верило ни ему, ни им, и вообще никому. Они не верили друг другу. Только каждый в отдельности знал о себе, честен он или ведет двойную игру. Мистер К. знал, что собирается делать с документами. Управляющая знала собственные намерения. Ни за кого нельзя отвечать, — только за себя. Он сказал:
— Мне таких приказов не давали. Бумаги останутся у меня.
Мистер К. закричал пронзительно:
— Если вы будете действовать за нашей спиной...
В прыгающих глазках полунищего преподавателя энтернационо горели жадность и зависть. Да и чего ждать от человека с такой зарплатой? В измученных душонках идеалистов под пленкой высоких идей нередко вызревает предательство.
Управляющая тянула свое:
— Вы — человек сентиментальный. Буржуа, профессор. Со склонностью к романтике. Если вы нас обманете, с вами такое будет... Вам даже трудно представить, что произойдет.