***
Некоторое время в спальне Милослава стояла тишина. Слышен был лишь стук маятника настенных часов, находившихся в гостиной. Тихие щелчки набатом раздавались в головах присутствующих. Каждый решал для себя, как лучше поступить. Чья-то судьба и жизнь сейчас отмеривалась чёткими уверенными «тик-так-тик-так-тик»…
На улице за окном вдруг раздался многоголосый лай собак: видимо, бродячая свора пробежала у дворцовой стены в поисках, чем бы поживиться, и от этого неожиданного звука всё пришло в движение.
Олег рванул руку из кармана. В ней оказался нож, и старший царевич резким взмахом метнул его в брата.
Милослав, прекрасно зная, как мастерски Олег умеет кидать ножи и даже не надеясь на удачу, всё же попытался и дёрнулся немного в сторону и вниз.
Григорий, в это же мгновение рванувшись к старшему, одним прыжком отбил его кисть, направляющую нож в сторону Милослава, толкнул царского наследника и приставил свой стилет к его горлу. Затем не дыша обернулся в сторону младшего царевича.
Он был жив. Слава всему святому, жив.
Олег, ухмыльнувшись и не обращая внимания на острое лезвие на своей шее, от которого уже потянулась тонкая ниточка крови, повернулся лицом к Свешникову.
— Это ещё не конец, тварь! Для меня не конец. А вот для тебя — да!
Безумец поднял руку и потянулся ею к шнуру вызова прислуги, не обращая никакого внимания на то, что ещё сильнее давит своей кожей о лезвие ножа Свешникова, слишком хорошего и слишком острого для того, чтобы не оставить при этом сильного пореза и острой боли.
— Тебя повесят, как собаку! — прошипел Олег, дёргая за шнур, а потом громко, во весь голос, прокричал:
— Стража!
Где-то вдалеке раздался звон колокольчика, но двери открылись тут же.
И это была не прислуга. И даже не стража.
— А охраны нет, сынок. Её сняли ещё тогда, когда схватили маньяка Осокина. Ты ведь знаешь Осокина, верно? Я слышал, что знаешь. Ну уж он-то тебя точно узнает, как я понимаю. Дыбу ещё никто не отменял. Он не то, что заговорит. Он запоёт.
В глазах Олега наконец-то мелькнуло одно человеческое чувство. Испуг.
— Отец…
— Да, сын. Ты, оказывается, помнишь, что я твой отец? Похвально.
Андриан вошёл внутрь с масляным светильником в руке и одним взглядом окинул помещение. За его спиной стояла бледная, как смерть, зажимающая ладонью рот, чтобы не закричать, царица Степанида. Женщина была в платье, предназначенном для ночного отдыха и с неубранными волосами. Было видно, что она готовилась ко сну, когда услышала, как Агапов рассказывал мужу о том, что произошло.
Услышанное и увиденное здесь, в спальне, потрясло обоих: и царицу, и государя.
Их младший мальчик находился на полу. Он сидел, зажимая одну руку ладонью другой и прикусив губу, его лицо было белее мела, и он старался не показать матери ранение, но сам, похоже, уже терял сознание.
А Свешников, по-прежнему прижимая лезвие к шее Олега, теперь ждал, что скажет Андриан.
— Отец, почему ты не зовёшь стражников? Ты же видишь, что здесь произошло! Этот человек…
— Замолчи, Олег.
Олег действительно замолчал, и, похоже до него стало доходить, что всё пошло под откос.
— Молчи. И думай. Думай о том, что я слышал часть вашей беседы, и мне не нужно никаких доказательств. И сейчас ты вправе решить только как. Как тебе умереть. Как бешеному псу, которого пристрелят без сожалений и выбросят на помойку, или как неудачнику, погибшему на охоте во цвете лет, не сумев избежать клыков дикого зверя. Только этот выбор. Иного ты не получишь.
Олег, всмотревшись в глаза отца, понял, что это конец.
Он никогда не был дураком. Кем угодно, но не дураком. Он проиграл. Проиграл, даже не начав как следует, игры. Что ж… Оглянувшись на мать, стоявшую за плечом родителя, он произнёс последнее:
— Мне жаль, мама!
И шагнул на Свешникова, как по маслу насаживаясь на острое тонкое лезвие ножа, упирающееся ему в горло.
С тихим вздохом упала без чувств царица. Андриан принял это с болью в глазах, но как единственно верный выход. Милослав негромко застонал и начал заваливаться набок. Своё ранение он пережить мог, а вот при виде чужой крови…
Свешников оставил хрипящего в последних конвульсиях Олега, и подойдя к Милославу, подхватил его на руки и перенёс на постель.
Нож, который метнул Олег, по-прежнему торчал в руке юноши по самую рукоятку.
— Потерпи, родной мой. Прости меня, потерпи, — зашептал на ухо парню Григорий, пользуясь тем, что царская чета не видит их за балдахином кровати. Пришедшая в себя царица тонко подвывала, оплакивая заблудшую душу старшего сына, государь давал указания верному подоспевшему Агапову, как обставить дело так, чтобы все думали, что Олег погиб на охоте.
Прижавшись ко рту Милослава, чтобы поймать его вскрик, Свешников с силой выдернул из его руки нож. Юноша выгнулся от боли и зашёлся в немом вопле, который поймал своими губами Григорий. Окружающим достался только глухой стон.
— Мальчик мой, потерпи. Прости, но так было нужно, ты же понимаешь? Ты всё понимаешь, мой славный. Мой сильный.
Григорий накрепко замотал руку царевича чистым полотенцем. Тот тяжело дышал, сдерживая слёзы, и смотрел в глаза Григория не отрываясь, держась за этот взгляд, как за последнюю соломинку, чтобы не потерять опору и не пойти ко дну сознания.
— У тебя всё теперь будет хорошо, Ваше Высочество. Иначе, чем было раньше, конечно. Да теперь вся жизнь твоя изменится, но ты справишься. У тебя всё получится, я в тебя верю.
Григорий отстранился от юноши и собирался уже сделать шаг в сторону от его постели. Но неожиданно Милослав поднял здоровую руку и уверенно удержал Свешникова подле себя:
— У нас всё получится, Гриша. И не смей снова сбегать от меня. Ты не посмеешь! Не оставишь меня одного со всем этим дерьмом!
— Царевич, да ты, оказывается, ещё и грязно ругаться умеешь? Как много в тебе хранились скрытых талантов! — улыбнулся Свешников.
— Они все для тебя, Гриша! Все до единого! И только попробуй отказаться!
— Разве я вправе спорить с Вами, Ваше Высочество! — ответил бывший советник, разглядывая такого юного, но такого сильного мальчика, своего мальчика. Но своего ли?
Щёки Милослава полностью утратили цвет, лицо осунулось, и только глаза блестели нездоровым огнём. Полотенце постепенно пропитывалось кровью, и юноша терял силы от её потери. Силы, но не волю.
— Не смей уходить, Григорий Палыч! Не смей! Останься здесь. Обещай мне, слышишь! Обещай, что не уйдёшь!
«Да где же этот чёртов эскулап?» — крутилось в голове Свешникова, пока он решал для себя важный вопрос: да или нет? Имеет ли он право на это тайное, но такое желанное для них счастье? Достоин ли? Сможет ли поддержать юного царевича в его теперь новом статусе: царского наследника и будущего государя? Хватит ли у них обоих сил?
— Ты слишком громко думаешь, Григорий Палыч! — прошептал Милослав и коснулся губами ладони мужчины, которую по-прежнему не выпускал из своих пальцев. — Обещай же мне!
— Ты победил, маленький царевич, — губы Свешникова непроизвольно сложились в улыбку. — Победил уже давно. Я обещаю, что не уйду. Даю слово!
Пальцы их переплелись в крепком пожатии, а глаза сказали друг другу гораздо больше, чем произносимые вслух скупые слова. О нежности, о доверии, о надежде.
Но это уже совсем другая история.