Ничего не мог придумать Сафар-бей и решил, что прежде всего надо самому спасаться. Медленно отполз из-под окон, вскочил и шмыгнул в узкий проход между куренями. Сюда пули не залетали. Переждав некоторое время, выглянул из-за угла. Весь майдан перед церковью был устлан телами янычаров. Сафар-бей аж застонал от боли и отчаяния. Все пропало! Войско, честь, будущее, даже сама жизнь!.. О Аллах, почему ты помогаешь гяурам? За что губишь славных сынов падишаха, верных защитников ислама? Спаси их, о Аллах!.. Или, может, твое величие и твое могущество – только выдумка, пустой обман?..
Сафар-бей быстро перебежал короткое расстояние, отделявшее его от крепостной стены. Здесь было тихо и даже не жужжали пули. Узкое мертвое пространство, которым, кроме него, воспользовались еще несколько десятков янычаров, спасало их от верной гибели. Вот только – надолго ли?
Сафар-бей сориентировался, где калитка, и стал осторожно пробираться к ней вдоль стены.
Вдруг стрельба прекратилась, и из куреней повалили казаки. Они были кто в чем: в кожухах, в жупанах, свитках, большинство – только в белых сорочках, а некоторые даже по пояс голые. Видно, как спали, так и кинулись к оружию.
Сафар-бей остановился. Нет, до калитки добежать он не успеет. Да там, кажется, и не пробиться в давке. К тому же множество казаков ринулись туда, неся смерть янычарам, которые уже потеряли всякую способность к сопротивлению… Отчаяние охватило его. Никогда еще перед ним так явно, так зримо не стоял призрак смерти, как теперь. И какой бессмысленной смерти! Ведь приходится погибать не в бою, не лицом к лицу с противником, а показывая ему спину. Стыд! Позор!..
Он притаился за углом совсем один. Все янычары, с которыми только что скрывался от казацких пуль, куда-то исчезли, разбежались – возможно, устремились, как и тысячи других, к спасительной калитке. Сафар-бей прислонился потным лбом к ледяной стене и, как на что-то нереальное, смотрел на заваленный трупами майдан, на взблески в свете месяца казацких сабель, на перемешанный с кровью снег и мечущуюся толпу его воинов, которая таяла на глазах, как воск на огне.
Пропало все – честь, слава, будущее… Как возвращаться домой без своих воинов, без отряда? Что его там ждет? Отставка? Ссылка? Тюрьма?
Проклятье!
Душа его надломилась давно, тогда еще, когда нашел родных и начал задумываться над своей судьбой. Теперь же вдруг почувствовал в сердце такую пустоту, что и сам удивился, испугался.
Кому он нужен? Для чего живет на свете? Что сделал хорошего?
Только и всего, что проливал кровь. И прежде всего – кровь болгарского народа, из которого, как оказалось, и сам вышел. Во имя чего проливал ее?
Приобрел ли богатство? Почести? Власть? Или познал благоволение, любовь? Нет, сколько помнит себя, его всегда окружала ненависть – в янычарской школе, когда был аджем-агланом, на службе в янычарских бюлюках, в Болгарии…
Тянулся к счастью, как мотылек к огню. Вот и дотянулся! Достиг!.. Теперь всему – конец!
Страха не ощущал. Сожаления – тоже. Ко всему безучастен. Даже к смерти…
Или душа выгорела в адском огне, или устал за свою короткую, но такую бурную янычарскую жизнь?
А может, это предчувствие стучится в сердце? Может, для него уже открываются райские сады Аллаха?
Ну, что ж, Сафар-бей, наступает твой смертный час. Встреть его достойно!..
Вдруг перед ним промелькнула знакомая фигура Гамида. С саблей в одной руке и пистолетом в другой спахия быстро перебежал от одного куреня к соседнему, надеясь, видимо, незамеченным пробраться к калитке и выскользнуть из Сечи. Сафар-бей, забыв о собственном положении, о своих горьких мыслях, иронически улыбнулся: интересно, далеко ли сумеет уйти он? Очень уж заметен и неуклюж.
Гамид не видел Сафар-бея, хотя был от него всего в полутора десятках шагов. А Сафар-бей не имел желания напоминать Гамиду о себе и только наблюдал, что же будет делать спахия дальше. Неужели рискнет выскочить из своего укрытия и перебежать на глазах у сотен казаков широкий майдан. Но только так можно добраться до калитки.
Однако Гамид явно не спешил. Прижался к стене, перекинул саблю в левую руку, а пистолет – в правую. Кого-то поджидал… Вот он весь напрягся, замер, подняв вверх дуло пистолета. Стал похож на жирного черного кота, готового прыгнуть на свою жертву. В кого же целится спахия?