Параллельно с развитием атлантистской геополитики развивалась и геополитика евразийская, центром которой органично стала Германия. В 1917 г. Рудольф Челлен, убежденный пангерманист, ввел сам термин «геополитика» и создал концепцию «государство как форма жизни», развивавшую «органическую теорию государства», которая господствовала в прусской правовой и политической мысли с конца XVIII в. Она удивительно перекликается с теорией «государственного организма» (кокутай), которую в первой половине XIX в. разработали японские философы «школы Мито». В обоих случаях государство рассматривалось не как механизм (взгляд, доминировавший в европейском рационалистическом сознании), но как организм, живущий по своим законам и проходящий в своей истории все стадии развития. Теория кокутай возникла под непосредственным влиянием традиционной японской религии Синто, для которой в принципе не существует неживой, неодухотворенной природы. Поэтому профессору Токийского университета Ходзуми Яцука, ведущему теоретику японского права периода Мэйдзи, не составило большого труда соединить в своих работах философское наследие «школы Мито» и прусских «органицистов», которыми он в равной степени восхищался (11).
Современник Челлена, германский мыслитель Фридрих Науманн, считавшийся либералом, в те же годы сформулировал концепцию «Средней Европы» (Mitteleuropa), предусматривавшую политическую, экономическую и культурную интеграцию этнических германцев вокруг Второго рейха Гогенцоллернов. Принципиально использовавший термин «Средняя Европа» вместо «Германия», Хаусхофер был прямым продолжателем дела Ратцеля, Челлена и Науманна, внимательно изучал работы Макиндера и Мэхэна и вряд ли прошел мимо книг и лекций Ходзуми, пик популярности которых пришелся как раз на время его службы в Токио.
После Первой мировой войны основные геополитические понятия и идеи постепенно входят в «багаж» военных, политиков, дипломатов и интеллектуалов. Противостояние Суши и Моря и вытекающие из этого выводы и последствия становятся модной темой для рассуждений и предсказаний. «На пространстве всемирной истории западноевропейскому ощущению моря, как равноправное, хотя и полярное, противостоит единственно монгольское ощущение континента (выделено автором. — В.М.)», — писал в 1922 г. один из ведущих теоретиков русского евразийства П.Н. Савицкий, позднее автор «Геополитических заметок по русской истории» (12). Блестящий прозаик — и прозорливый политический аналитик — Пьер Дрие Ля Рошель в том же 1922 г. в книге «Мера Франции» противопоставлял США и Великобританию Германии как воплощение Моря воплощению Суши, причем за Германией у него органично следовала Россия: «Германо-Россия, победоносная на Востоке». Вначале 1940 г. он написал статью «Дух Моря и Дух Земли», запрещенную французской военной цензурой и увидевшую свет только четверть века спустя. Еще Макиндер наметил связь между геополитической ориентацией цивилизации и характером ее политической и социальной системы, а также господствующей идеологии: для «внешнего полумесяца» это атлантизм и либеральная демократия; для «сердцевинной земли» — евразийство, в наиболее чистом виде, и авторитаризм (переходящий в тоталитаризм); для «внутреннего полумесяца», за который идет соперничество, — сочетание и борьба обоих начал. Отмечая, что «морские народы легче пользуются свободой, чем народы континентальные», Дрие сделал интересный вывод: «Быть свободным для англичанина — значит не бояться ареста полицией и рассчитывать на немедленное правосудие властей и суда; для француза — свободно говорить что попало о любых властях (кроме военного времени); для немца, поляка, русского — возможность говорить на своем языке и провозглашать свою этническую и государственную принадлежность и использовать скорее коллективное, а не индивидуальное право» (13).
Отмечу, что Хаусхофер — будучи естественником, политиком и военным в одном лице — подчеркивал дистанцированность геополитики от идеологии: «Геополитический способ рассмотрения, цель которого — представить функционирующие в определенном жизненном пространстве жизненные формы политики как обусловленные одновременно и стабильной географической средой, и динамикой исторического процесса, имеет для всех проблем… большое преимущество, ибо он больше, чем всякий другой подход, позволяет видеть эти проблемы независимо от какой-либо партийно-политической установки и мировоззренческой односторонности… В то же время он весьма полезен для философии истории, ибо не подвержен искажениям со стороны социологических и общественно-политических доктрин и избавляет от той значительной доли предвзятости, которую они обыкновенно порождают» (14).