И поставил их бог по всему континенту, чтоб не хватало денег.
И улицу большую назвал Бродвей, а улицу меньшую назвал Рю-де-ла-Пэ. И увидел бог, что хорошо.
И был вечер, и было утро: день четвертый.
И сказал бог: да будут ссуды на сахарное производство и опротестованные векселя и они да полетят по нотариальным конторам перед лицом тверди законов.
И сотворил бог Моргана и Рокфеллера больших и всякую душу живую, пресмыкающихся перед ними, которых произвел сахар по роду их. И увидел бог, что хорошо.
И благословил их бог, говоря: плодитесь и размножайтесь и наполняйте бонами республику, и банкроты да размножаются на земле.
И был вечер, и было утро: день пятый.
И сказал бог: да произведут урожай тростника по роду их фирмы «Данхил», и «Салка», и «Шанель»: и стало так.
И сказал бог: создадим Кантри-клуб по образу нашему, по подобию нашему, и да владычествует он над банковскими счетами, и над Каннами и Биаррицем, и над Булонским лесом, и над журналами, и над всеми hang-overs[66], пресмыкающимися по земле.
И сотворил бог cover charge[67], по образу своему, по образу божию сотворил ее; блюзы и фокстроты сотворил.
И благословил их бог, и сказал им бог: плодитесь и размножайтесь и наполняйте гаванские Билтмор-, Яхт- и Кантри-клубы и нареките их по имени их: Г. Б. Я. К. и владычествуйте над всеми дамскими комнатами в барах на Парк-Лейн и Авеню д’Опера и над всяким, кто говорит «Au revoir»[68], «See you soon»[69] и пресмыкается по земле, и прежде всего — спортсменами.
И сказал бог: вот, я дал вам всякие слова — for he is a jolly, good fellow[70], перед ним hats off[71]; и всякие extra dry[72], superluxe[73] — вам это будет в пищу.
А всем welcome[74] на земле, и всем enchanté[75] в небесах, и всякому, кто курит сигару из сигар — «Корону», в которой душа живая, и всякому, кто говорит «I like my way»[76], и всякому, кто говорит «c’est la vie»[77], «все это анархисты», «мамуля любит духи», дал я путешествия за границу: и стало так.
И увидел бог все, что он создал, и вот, устыдился весьма. И был вечер, и было утро: день шестой.
И совершены небо и земля, и все принадлежности их.
И совершил бог в день седьмой дела свои, которые сделал, и почил в день седьмой от всех дел своих, которые создал.
В ФЕВРАЛЕ 1952 ГОДА
Сенатор Габриэль Седрон поцеловал Ритику. Он был уже у двери и прощался. Это был мокрый стариковский поцелуй. Седрон стал замечать, что ему все труднее равняться с Ритикой. Ему посоветовали принимать один китайский концентрат, по нескольку капель с водой после еды. В запасе еще оставалось испытанное средство: черепашьи железы, устрицы, мозг обезьяны. Ничего страшного, естественный процесс: сенатор старел.
Сегодня ему надо было уйти пораньше: в Капитолии собирался сенат. Седрон всегда находил время заглянуть к Ритике и, болтая с ней, выкурить сигару. Ритика служила машинисткой в одном из отделов Капитолия. Седрон познакомился с ней, когда готовил закон в защиту создания торгового флота, принесший ему такую популярность. Пока обсуждался закон, газеты ни о чем другом не писали: «Вот она, судьба, предначертанная нам на море. Куба, изолированный остров, прокладывает путь через океан». Нашлась и такая, что сравнила Седрона с адмиралом Нельсоном. На Ритику подействовала значительность этого человека, который диктовал ей длинные параграфы, не переставая жевать дорогую сигару. Она знала, что сенатор получает деньги на представительство, имеет оклад, своих людей среди распространителей лотерейных билетов, занимает несколько государственных постов и еще какие-то призрачные должности, что дает ему в общей сложности до пяти тысяч песо каждый месяц. В те посвященные морскому закону дни Ритика ходила в черной блузке с открытыми плечами. Естественно, что сенатор пригласил ее однажды выпить чего-нибудь в «Хрустальном дворце», неподалеку от Капитолия, что было как бы продолжением рабочего дня. Следующий раз они встретились субботним вечером, сенатор пригласил ее в «Кохимар» на рис с устрицами. Оттуда они отправились в «Гуанабо», в номера. Седрон подарил ей отрез китайского шелка. Так все и началось, а кончилось тем, что сенатор решил снять для нее квартиру. Ритика Сильва была дочерью Немесии Сильвы и неизвестного отца. Немесия, швея из Луйано, крепко сбитая мулатка, очень красивая, знала толк в любви. Ритика была почти белой, и мать ею гордилась. В четырнадцать лет Ритика потеряла невинность; произошло это в той же комнате, где они жили (Немесия пошла относить платье), а виновником оказался Просперо Тросто, который был годом моложе Ритики. Она училась, но школы не кончила. В восемнадцать лет поступила на работу в магазин «Тен Сент де Гальяно»; она была хороша собой, и тот американец, что взял ее на работу, повел ее в дом свиданий на Райо. Ритика любила говорить: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». В отделе, торговавшем искусственными цветами, она познакомилась с представителем фирмы «Альдерете», который сделал ее своей любовницей, а когда решил оставить, устроил на работу в Капитолий. Никогда еще Ритике не было так хорошо, как теперь. Габриэль Седрон был старик, почти старик, и баловал ее. Он многого не требовал. Приходил к ней ежедневно, но трудиться, действительно трудиться, надо было приблизительно раз в десять дней. А в остальное время они просто болтали, дурачились и шутили. Старая Немесия, которая была хитрее дочери, советовала ей попытаться сделать свое положение более определенным. Что сенатор влюблен по уши, было очевидно, но того, чего хотела Немесия, надо было добиваться. У своего приятеля Эстанислао Тринидада Немесия достала приворотное зелье, настоянное на кокосовом орехе, тыкве, петушиной крови, серебряном реале, пепле бамбука, водке с перцем и лиане. Зелье это, налитое в огромный кувшин, Ритика ставила под кровать, когда Седрон ложился отдохнуть. Сама Ритика садилась на кровать, спускала ноги на пол (осуществляя тем самым таинственную связь сенатора с кувшином) и заводила разговор о том, как хорошо было бы, если бы они поженились. К своей жене Седрон уже не питал даже привязанности. Для него Эрнестина Гираль была такой же чужой, как бумажник, который находят на улице. Правда, фамилия Гираль всегда помогала ему. Вовсе не одно и то же — быть женатым на Эрнестине Гираль или на Ритике Сильве, думал сенатор; и потом, его всегда останавливало то, что дочь, Мария дель Кармен, никогда не простила бы отцу развода. Другую битву Ритика затеяла из-за машины. Сначала она попросила модный «кадиллак»; Седрон засмеялся: «Даже у моей жены его нет, а сам я езжу в «бьюике». Тогда Ритика остановила выбор на «шевроле», желтом «шевроле», со съемным верхом. Она знала, что уж его-то со временем добьется. Седрон качал головой, и глаза его от смеха становились узенькими, как у китайца, но он не говорил «нет», когда Ритика настаивала. Сейчас она нанимала машину на сколько вздумается, потому что Седрон оплачивал все, чего бы ей ни захотелось. Так и остальное со временем утрясется, думала Ритика.