Габриэль сел за стол, полистал скопившиеся за утро письма и принялся подписывать: с сердечным приветом Габриэль Седрон. С сердечным приветом Габриэль Седрон. С сердечным приветом Габриэль Седрон…
НАЧАЛО СЕЗОНА
Зимой Ранчо-Бойерос — холодное место. В январе бывают ночи, когда температура там падает до пяти градусов, в то время как Гавана нежится в тепле. Летом же там жарко, особенно в аэропорту: бетонная дорожка нагревается на солнце, и над ней поднимается насыщенный известью горячий воздух, сквозь который предметы кажутся далекими, точно смотришь на них через сосуд с водой. И редко бывает, чтобы в летние месяцы подул вдруг бриз и облегчил давящий зной.
Еще следует добавить гром репродукторов, галдеж пассажиров и мощный рев моторов. Место было бы крайне неприятным, если бы не восхитительное предчувствие чего-то нового, которое возникает перед всяким путешествием. К тому же был здесь и бар, в котором всегда прохладно, бар с огромными окнами; через их цветные стекла хорошо видно, как взлетают и садятся самолеты. В этом баре, с холодным коктейлем в одной руке и саквояжем — в другой, можно почувствовать себя маленьким Марко Поло перед отплытием в Китай.
Габриэль Седрон пил коктейль в баре аэропорта Ранчо-Бойерос, Ритика тоже. Репродуктор объявил рейс четыреста шестьдесят два национальной аэролинии до Нью-Йорка. На Ритике был костюм в мелкую черно-белую клетку. К блузке приколота брошь с бриллиантами, без сомнения настоящими.
Седрон говорил о жаре — о другом ему говорить не хотелось. Он сказал, что там, на улице, жара, должно быть, невыносимая. Его белая льняная гуайябера, свежая и туго накрахмаленная, еще не успела измяться. Он сидел, вертя в руках паспорт, и нечаянно раскрыл его. На голубой бумаге имя: Рита Сильва и рядом фотография, прекрасная фотография, если учесть спешку, в которой она делалась. Седрон уронил паспорт на столик; Ритика взяла его и положила поближе к сумочке и перчаткам. Седрон погладил серую лайку.
— Какая ты элегантная, — сказал сенатор.
— Приходится, раз собираешься путешествовать.
— Женщины всегда особенно тщательно одеваются в дорогу.
— Как ни старайся, все недостаточно.
— Даже перчатки.
— Чтобы управляться с некоторыми людьми, надо бы всегда быть в перчатках.
Седрон знаком попросил официанта принести свежие коктейли.
— Ты расстроена.
— Ничуть, просто разочарована.
— Но это для тебя прекрасный случай.
— Мой случай уже позади.
— Но может быть и другой.
— Постараюсь не упустить.
— Ты ведь понимаешь, что произошло, правда? — Седрон поднял брови и стал похож на ребенка, впервые причащающегося святым дарам.
— Габриэлито, старик! — вдруг закричал тучный мужчина с густыми усами и в темных очках, звучно хлопая Седрона по спине.
Габриэль Седрон поднялся.
— Сеньорита Сильва, сенатор Варгас.
— Бывший. Теперь я советник. Что ты тут делаешь, Габриэлон?
— Провожаю сеньориту Сильву.
— Ты знаешь, что случилось в Пласетас?[114]
— Кое-что слышал.
— Думаешь, я должен был арестовывать членов муниципалитета? Я же сам тогда основывал ПЕД.
— Муниципалитет под твоим контролем.
— Ясно, не должен. На такое способен только преступник.
— А ты не преступник.
— Конечно, но обращаются со мною, будто я преступник. Но ты не волнуйся, я свое возьму. Пусть только Батиста об этом узнает.
— Я уверен, что возьмешь, муниципалитет всегда был у тебя в руках.
— Правда? Ты ведь знаешь. Ты на этом собаку съел.
Официант принес им коктейли: лед таял, и жидкость в бокалах поднялась до краев.
— Хочешь выпить? — пригласил Седрон.
— Нет, мне пора идти. Жена с дочками едет за покупками в Майами, теперь они уже, верно, ждут меня у второго выхода. А я зашел купить сигар. Очень приятно, сеньорита, Темистоклес Варгас к вашим услугам. До свидания, Габриэлоте, старина!
— Он хороший парень, — заметил Седрон.
— И тоже в тридцать третьем подкладывал бомбы? — спросила Ритика.
— Да.
— Все твои приятели в тридцать третьем подкладывали бомбы. И только об этом говорят.
— Потому что это единственно достойное, что они сделали в своей жизни.
— А ты? Ты тоже ничего достойного больше не сделал?
114
*