— Но сейчас три часа ночи.
— Мне захотелось увидеть тебя немедленно. Когда мы виделись в последний раз, Кристина?
— А ты не помнишь?
— Конечно, помню.
— Потом мне было очень тяжело.
— Из-за меня или из-за Алехандро?
— Из-за вас обоих. Но теперь это уже прошлое.
— Почему же? Мы по-прежнему можем бывать вместе. Как раньше…
— Как раньше — не можем. Теперь это прошлое, — сказала Кристина.
— Ты так быстро забыла о том, что давало тебе радость?
— Наслаждение — это еще не вся жизнь.
— Но существенная часть ее.
— Нет. Есть и другое. И если бы не было этого другого, наслаждение было бы невозможным. Вот в чем основа основ.
— В твоей посуде и всяких старинных штучках?
— Без них тоже не проживешь, — сказала Кристина и принужденно улыбнулась. — Меня ужасно позабавило, когда я узнала, что у Алехандро есть женщина. Его секретарша или что-то в этом духе.
— Тем больше у нас оснований…
— Нет. Он скоро ее оставит. У Алехандро уже были любовницы, и всегда недолго: это не для него.
— И Алехандро вернется к семейному очагу.
— Он всегда возвращается. Потому что очаг — это нечто прочное и постоянное.
— И ты сделала то же самое, правда, Кристина? Вернулась к прочному и постоянному.
— Это основа основ.
— В нашей стране все отчаянно цепляются за прочное.
— Не все. У Карлоса хватило смелости не цепляться.
— Как он?
— Вчера я получила от него письмо. Поступил в Академию художеств и целыми днями пачкает холст.
— Да, у него хватило смелости. У него оказалось больше смелости, чем у тебя, и он пошатнул устои.
— Как дела в газете? — спросила Кристина.
— Меня выгнали.
— Я знаю.
— Зачем же спрашиваешь?
— Потому что это, должно быть, связано и с твоим приездом сюда, и с твоим звонком.
— И моей любовью?
— С твоим честолюбием.
— Странные мы люди, — сказал Даскаль.
— Нет, мы такие же, как все.
— Как все, нам подобные. Но есть ведь и другие.
— Те не в счет. Теперь я ничего не понимаю. Все было так странно, Луис. Если бы мне вздумалось пересказать случившееся со мной, вышла бы очень странная история.
— Нет, просто банальная. Такое часто случается.
— Я тебя не понимаю.
— Жарко. Пойдем прогуляемся, — предложил Даскаль.
— Хорошо, я буду лучше спать.
Они молча пошли по улицам города. Миланский парк был прелестным уголком. Старые фонари тускло освещали его; вокруг парка тянулась каменная ограда, украшенная железными вазонами. В слабом свете пустынного парка, словно изъеденный временем утес, высился собор святого Карла. Старый храм с выщербленными, шероховатыми стенами казался твердыней веры. Они пошли дальше по Миланской улице, до того места, где она выходила к театру Сауто.
— А вот театр Сауто, — сказал Даскаль, — который в лучшие свои времена был вторым на острове, после гаванского театра Такон. По словам Песуэлы[116], ему тогда могла позавидовать любая европейская столица.
— Строгий и элегантный. Мне нравится его элегантность.
— Его построил итальянец: Даниэль Далальо.
— Он совсем не в итальянском духе, такой суровый.
— Этот итальянец страдал печенью.
Кристина пристально поглядела на Даскаля и засмеялась. Сначала улыбнулась, потом улыбка стала шире, потом раздался громкий, веселый смех.
— Ты надо мной?
— Я подумала, что в тебе мало итальянского. Тебе бы не пошел неаполитанский костюм: разноцветные ленты, гитара и прочее.
— Давай вернемся к Сауто. И потом, у меня печень в порядке.
— Как хочешь…
— Так вот, у него прекрасная акустика: он построен у самого моря, а партер размещен над впадиной, и поэтому пол играет ту же роль, что кожа на барабане.
По улице Рио они вышли на Нарваес. Река Сан-Хуан лениво текла вдоль улицы.
— Посмотри на дома на левом берегу, — сказал Даскаль. — Они очень похожи на те, что стоят у каналов Венеции. Однажды я сам обнаружил это, а потом прочитал у Асарда и обрадовался. Асард написал об этом в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году, но я заметил сходство до того, как прочитал его книгу.
Влюбленные парочки скрывались в проемах дверей, едва Кристина и Даскаль к ним приближались. Старинный мост Байлен, названный так во времена республики в честь одного из генералов, боровшихся за независимость, отбрасывал легкую тень на воды Сан-Хуана, которые в засушливую пору с трудом добирались до моря.
— Радостно думать, что есть на свете что-то непреходящее, — сказал Даскаль.
116
*