— Спасибо, Джинни! — прошептала Лиза, и улыбнулась более естественно. Ее веки закрылись, как у усталого ребенка, и она, казалось, погрузилась в какое-то забытье.
Вирджиния на цыпочках вышла из палаты и обнаружила, что доктор Хансон ждет ее по другую сторону двери.
— Я отвезу вас домой, — сказал он. — Это был изнурительный вечер для вас.
— А нельзя ли мне сперва позвонить? — спросила Вирджиния.
— Конечно, — ответил он, — если это важно. Но не подождет ли это до утра?
— Ну, нет, — сказала ему Вирджиния. — Вы понимаете, я хочу позвонить Клайву Мэддисону и сказать ему о Лизе...
Но как только она назвала имя Клайва, она поняла, что сделала ошибку. Темные глаза Леона, казалось, холодно вспыхнули, и его выступающий подбородок стал более заметным. Он сказал с ледяной вежливостью в голосе:
— Уж это, разумеется, может подождать до утра! А теперь, если вы готовы, мы пойдем.
Вирджиния поняла, что будет бессмысленно спорить, и к тому же было слишком поздно, чтобы звонить в отель человеку, которого она, по сути, знала очень мало. Утром будет достаточно времени. И у нее не было желания противоречить доктору Хансону, потому что, как она, не переставая, повторяла про себя, если бы не он!...
Если бы не он, то Лиза не лежала бы спокойно в больничной кровати с выражением совершенной безмятежности на лице. Если бы не он, то ее будущее, наверное, не могло бы к ней вернуться!
Все ее будущее!...
Вирджиния была рада тому, что внутри машины было темно, потому что каждый раз, когда она вспоминала Лизу, комок вставал у нее в горле, и глаза наполнялись нелепой влагой. Она хотела задать доктору Хансону так много вопросов — вопросов о выздоровлении Лизы и о том, сколько времени пройдет, прежде чем ее руки снова будут действовать, и долго ли придется делать упражнения, которые он предпишет ей — но он был не тот человек с которым легко сблизиться, к тому же он казался очень молчаливым, когда сидел, откинувшись на спинку сидения в углу машины.
Вирджиния то и дело бросала на него боязливые взгляды и видела, что он не сводит глаз с лампочки у крыши.
Вдруг у нее вырвался вздох, прерывистый и усталый вздох.
Он протянул руку и накрыл обе ее руки, которые лежали на ее коленях, безвольно сжатые.
— Вы устали? — быстро проговорил он. — ВЫ будете рады побыстрее очутиться в постели? А завтра снова сможете навестить сестру в клинике.
— Доктор Хансон... — она, запинаясь, подыскивала слова. — ... Доктор Хансон, если Лиза снова будет здорова, то всем этим она будет обязана только вам!
— Ну и что? — спросил он со странной полуулыбкой в углах губ, пристально глядя на нее сквозь темноту.
— И что? — у нее снова захватило дух. — О, разве вы не понимаете!... Она замолкла, крепче сжимая руки, в то время как он все еще держал на них свою, как будто забыл отвести ее.
— Доктор Хансон, — сказала она, еле дыша, — сколько бы вы не получили за эту операцию, мы всегда будем у вас в долгу — ничем мы не сможем отплатить вам!
Глаза были огромными на бледном лице, и он чувствовал напряжение пальцев и эмоции, которые она испытывала. Он мягко сказал:
— Не думаю, что сегодня следует обсуждать вопрос оплаты. Если мы вообще их будем обсуждать! Вместо этого я хочу, чтобы вы успокоились и на время забыли обо всем.
— Вдруг он привлек ее к себе, прижимая голову девушки к своему плечу. — Ну-ка, закройте глаза и ни о чем не думайте! Или, думайте только о приятных вещах...
Вирджиния могла слышать биение его сердца и ей показалось, что у него был замечательно сильный и спокойный ритм, в сравнении с ее собственным панически и внезапно убыстряющимся пульсом. Он приказал ей думать спокойно — если ей вообще нужно о чем-то думать! Но каждое трепетавшее чувство, которым она обладала, отзывалось на это неожиданное, близкое соприкосновение с ним, и ее охватила какая-то возбужденная дрожь, которая вытеснила все мысли о Лизе.
— Если к концу недели, — сказал он ей, — у вашей сестры все будет в порядке — в чем я определенно уверен — тогда мы с вами выберемся куда-нибудь, чтобы провести день вместе. Вам бы хотелось этого? День в горах, если погода будет хорошая; и я покажу вам кое-что, чего вы никогда не увидите в Англии. Я подарю вам небольшую картину своей страны, чтобы вы могли увезти ее с собой — мысленную картину, которую вы сможете потом рассматривать и которая будет напоминать вам о поездке. Что скажете?
— Я... Я с удовольствием, — ответила она, пытаясь усмирить бешеные скачки пульса и всем сердцем желая спросить, что подумает Карла Спенглер, узнав об этом. Она поступит мудро, если откажется. Но не хватило духа! — С удовольствием, — повторила она, вдыхая слабый запах сигаретного дыма и крема для бритья, который витал вокруг него.
— Хорошо! — тихо воскликнул он. — Значит, вы оставите воскресенье свободным для меня, и если кто-то еще — скажем, месье Мэддисон — попросит вас уделить этот день ему, у вас будет наготове вежливый отказ? Это понятно?
— Конечно, — ей нестерпимо захотелось уткнуться лицом в его шею и просто стоять так, не шевелясь, с закрытыми глазами, зная, что впереди у них еще несколько часов езды, а не считанные минуты. И эти минуты прошли.
Когда они подъехали к вилле мадам д'Овернь, он помог ей выйти из машины, а потом настоял на том, чтобы проводить ее через сад и вверх по лестнице на встроенную веранду. Франци, которая не спала, дожидаясь Вирджинию, открыла дверь для нее. Доктор вежливо попросил ее отнести горячее молоко к Вирджинии в комнату и оказать ей необходимые услуги.
Но Вирджиния настаивала на том, что она совсем не просит горячего молока и что Франци должна немедленно отправляться спать. Она была полна извинений за то, что заставила ее так долго ждать.
— Не отменяйте моих приказаний, — сказал Леон Хансон, странно глядя в широко раскрытые серые глаза Вирджинии. — Франци не только отнесет молоко в вашу комнату, но вы его выпьете!
Франци исчезла из прихожей, а он взял Вирджинию за руку и, после минутного колебания, поднес ее к губам.
— Спокойной ночи, моя маленькая девочка!
У Вирджинии на миг замерло сердце.
— Спокойной ночи, — прошептала она, — и спасибо за все!...
Глава седьмая
Прошло несколько дней и Лиза смогла уже сидеть в кровати, принимать посетителей, а к концу недели ей было позволено сидеть на веранде.
Ее рука была все еще забинтована, но она уже выглядела совсем по-другому: глаза ярко светились, щеки покрылись румянцем, и вид у нее был такой оптимистичный, что Вирджиния могла только надеяться на лучшее и с жаром верить в то, что на этой стадии ей не станет хуже.
Не то чтобы Лиза много разговаривала о своем будущем. Она казалась совершенно довольной настоящим, особенно, когда рядом с ней сидел Клайв Мэддисон и развлекал ее своим веселым разговором. Сестры уже начали подсмеиваться над ним, потому что он так часто бывал в клинике.
— Видимо, он просто влюбился в клинику, — говорили они!
И он никогда не появлялся в палате Лизы без груды цветов и шоколадных конфет и еще многого другого, что, как ему казалось, могло бы ей понравиться. Когда она запротестовала, так как знала, что он должен зарабатывать себе на жизнь, он добродушно сообщал ей, что деньги должны тратиться. На что лучшее он может потратить свои деньги, как не на будущую концертную пианистку?
Вирджиния наблюдала за ними, когда они бывали вместе, когда ей случалось навещать сестру в то же время, что и Клайв — а такое происходило почти каждый день!
У Вирджинии не было никаких сомнений — и это поражало ее — Лизу непреодолимо влекло к ее молодому соотечественнику. Только он мог вызвать этот лихорадочный блеск в ее огромных глазах, и только его уход мог приглушить этот блеск, как будто кто-то вдруг тушил светильник.
Лиза никогда не могла скрывать свои чувства, и Вирджиния иногда испытывала смутное беспокойство и мрачные предчувствия. Раньше ей приходилось слушать, как Лиза оплакивает свои надежды на будущее, которые были разрушены самым жестоким образом. Но сейчас, вместо того, чтобы непрестанно говорить о той минуте, когда повязки будут сняты с ее руки и она сможет начать тренировать свои пальцы, она рассказывала Вирджинии о надеждах Клайва найти работу теннисного тренера, к которой у него лежала душа, и о разнообразных неудачах и несчастных случайностях, которые мешали ему долго заниматься одной работой.