Несомненно, когда она выйдет замуж, то будет продолжать заниматься музыкой, ведь перед ней все еще было открыто будущее концертного пианиста. Но успех на этом поприще уже не будет так много значить для нее, как это было до тех пор, пока она не встретила Клайва.
Вирджиния думала о Лизе с нежностью, которую всегда испытывала к ней, и больше всего на свете надеялась, что Лиза будет счастлива. Ей все было почти все равно, только бы Лиза была счастлива!
Ее собственное будущее не казалось ей таким безоблачным, но в настоящее время она отказывалась о нем думать. Она старалась не допускать мыслей о том, что когда-то ей придется уехать из Швейцарии.
Но тем не менее письмо Лизы, рассказывающее ей обо всех деталях их помолвки и тех дней, которые она провела в Хай-Энде, расшатали стену безразличия, которую воздвигла вокруг себя Вирджиния — или скорее стену невосприимчивости к событиям, которые могли бы задеть ее чувства. Она определенно не хотела ничего, кроме своих ежедневных обязанностей.
Письмо пришло после обеда, и Вирджиния оставив детей в шале на попечение Эффи, читала и перечитывала его в уединении соснового перелеска позади гостиницы. Солнце ласкало ее золотыми лучами, скользящими среди рядов прямых деревьев. Прямо перед ней открывался вид на долину во всю ее ширину, перечеркнутую лентойзамерзшей реки, которая извивалась между огромными валунами, похожими на гигантские сахарные головы. Там шевелились крошечные создания: деревенский житель склонялся под бременем ноши на своей спине, другой управлял санями, третий — это вполне могла быть девушка — скользил по белым просторам на лыжах.
Однажды в далеком будущем она вспомнит эти горы, вершина за вершиной поднимавшиеся в совершенное небо, пурпурные тени на снегу, отбрасываемые высокими соснами с отяжелевшими под снегом ветвями и оранжевым светом клонящегося к западу солнца, и она едва ли будет способна спокойно выносить эти воспоминания, потому что в них будет заключено слишком много чувств.
Она порывисто вздохнула, а потом полу-сердито встряхнулась. Такие мысли не могли никуда привести ее, если она позволит себе забивать ими голову, то вскоре станет чувствовать себя запутавшейся, безнадежной, одинокой, сбитой с толку. А она не хотела ничего подобного.
На письмо Лизы нужно было ответить, и чем скорее, тем лучше. Лиза будет ждать от нее поздравлений, поэтому девушка решила вернуться в шале и без отсрочек приняться за ответное письмо. Остальные не будут ее искать, потому что теперь она вполне самостоятельно управлялась с лыжами. Расстояние до шале было не очень большим и она часто возвращалась раньше остальной компании, особенно когда с ней были дети и было необходимо, чтобы они не пропустили свой послеполуденный отдых.
Ей всегда было немного не по себе, когда она становилась на лыжи. Но как только этот довольно неприятный момент был позади, она наслаждалась тем, как мимо нее со свистом проносится воздух и у нее появлялось чувство настоящего полета сквозь пространство. Ей казалось, как будто у нее вдруг вырастали крылья; ее чувства парили и ей хотелось, чтобы расстояние до шале было гораздо больше, чем на самом деле, или чтобы у нее было достаточно опыта, чтобы скатиться с крутого склона, на что она вряд ли когда-нибудь отважится.
Но сегодня что-то случилось с левой лыжей, видимо одна из застежек была неправильно закреплена. На половине склона она попыталась остановиться, как это с легкостью проделывал Эдвард Ван Лун, но все, что ей удалось совершить, это тяжелое падение, которое закончилось тем, что она кувырком покатилась по склону, безнадежно привязанная к своим лыжам, пока наконец не задержалась в большом сугробе, из которого, как оказалось, ей было совершенно невозможно выкарабкаться.
Положение было незавидное. Кроме того падение ошеломило ее. Она чувствовала себя избитой, и каждый раз когда пыталась схватиться за что-нибудь прочное, чтобы выбраться из сугроба, хватала только хрустящий снег и все глубже погружалась в белую мягкую подушку. Ее лицо раскраснелось, и она чуть не плакала от ярости и нервного страха, что ее еще больше засыплет снегом и она замерзнет, когда к ней со свистом опустилась фигура с самого неба, или так ей показалось, и через несколько мгновений она уже была на своих ногах и опиралась на кого-то, кто, от души забавляясь, разглядывал ее. Она же не подняла головы и не посмотрела на его лицо, но услышала смех в его голосе.
— Интересно, вы представляете себе, на кого вы похожи? Ради Бога, чем вы тут занимаетесь?
Злость охватила Вирджинию, и такая злость, которую она редко когда испытывала в своей жизни. Все еще не повернув головы, она проговорила:
— Как вы думаете, чем я занимаюсь? А если я выгляжу такой смехотворной, то почему бы вам не оставить меня в покое и продолжать забавляться где-нибудь в другом месте?
Когда же она наконец взглянула на избавителя из глаз потоком хлынули слезы. Она никогда бы не смогла объяснить даже себе, почему она вдруг так разрыдалась в этот момент, и почему внутри вдруг как будто открылась какая-то плотина и слезы полились без остановки, и разумеется, без ее одобрения.
Это правда, что ее левая лодыжка сильно болела, и на какое-то время, которое на самом деле длилось не более нескольких секунд, ее охватила самая безосновательная паника, но сейчас она снова была на ногах и достоинство требовало обратить весь этот инцидент в шутку. Конечно же, когда неразумная Судьба пересекла их пути с Леоном Хансоном в такой злополучный момент, ей совсем не следовало разражаться рыданиями, как испуганной школьнице.
Но она не могла остановиться, закрыла лицо руками, но слезы текли из-под пальцев. Вдруг он прекратил смеяться и резко спросил:
— Вы поранились? Скажите, как вы упали?
— В этом совсем... совсем нет ничего ужасного. Я просто скатилась по склону.
— Но вы ударились? У вас болит что-нибудь?
— Нет, я... Да!... нет, нет, я не думаю!...
Ее плечи так вздрагивали, что он обнял ее крепко и сжал.
— Прекратите рыдать! — приказал он.
— Я н-не могу, — ответила она, взглянув на него заплаканными глазами, и обнаружила его носовой платок в своей руке.
— Если вы не прекратите рыдать, я вас поцелую! — пригрозил он, и она сразу отпрянула, чуть не задохнувшись, вытерла глаза его платком, а потом, извиняясь, посмотрела на него снизу вверх.
Как будто по мановению волшебной палочки ему удалось чудесным образом остановить поток слез.
— Я думал, у меня получится этот фокус, — проговорил он и снова добродушно улыбнулся.
Вирджиния не могла помешать себе тоже устало улыбнуться.
— Простите, что я так... так выставила себя! — извинилась она. — Ума не приложу, как это получилось!
— Правда? — он смотрел на нее с причудливым огоньком в глазах. — Что ж, если вы на минуту присядете, я осмотрю вашу лодыжку. Кажется, левая нога доставляет вам беспокойство, не так ли?
Вирджиния призналась, что доставляет, и он тщательно осмотрел ее ногу. Там не было слишком большой опухоли, но все же лодыжка была вывихнута.
— Я не думаю, что в ближайшие дни вам много придется кататься на лыжах, — сказал он ей. — Но нет ничего действительно серьезного и, слава Богу, ничего не сломано.
Он стоял на коленях на безупречно чистом снегу у ее ног, и впервые за долгое время она была достаточно спокойна, чтобы в деталях рассмотреть его. На нем была бледно-желтая куртка из мягкой замши, черный шарф, обмотанный вокруг шеи, черные перчатки и черные брюки, заправленные в лыжные ботинки. Он был с непокрытой головой, и волосы блестели, как шелк, под солнечными лучами.
Она отметила как шел ему загар. Он улыбнулся и в глазах не было ни капли той враждебности, которую она видела в них в тот злополучный вечер ужина с генералом Мэддисоном и его сыном.
— Кажется, мне следует извиниться за то, что я позволил себе смеяться над вами, — сказал он, — но с другой стороны, если бы я не появился здесь, то не знаю, что могло бы с вами случиться!