Шевченко, грузный полный мужчина, поступивший в стационар с весом в сто шестнадцать килограмм, стонет и корчится от боли. Грузовой лифт останавливается почти на каждом этаже, тратя драгоценное время. Липкий пот стекает по спине. Две операции за три недели, постельный режим, голод… переживёт ли он инфаркт?
Катим тяжёлую каталку до реанимации вместе с Димой. Он всегда готов помочь, а двум хрупким девушкам будет трудно докатить такого объёмного мужчину. На нас все смотрят, впрочем, как всегда… Шевченко загибается от боли.
В реанимации после двух ЭКГ диагноз инфаркт категорично снимают. В это время подходит Александр Григорьевич. Реаниматологи настаивают, что это острый живот и надо брать опять экстренно на стол, Александр Григорьевич настаивает, что со стороны живота всё спокойно. Наконец делаем УЗИ… всё чисто, кроме газа в кишках, ничего нет. Тем временем фентанил, вколотый реаниматологами, не помогает. Я молча смотрю на Марию Степановну, и та, скривившись, качает головой.
— Это очень нехорошо, — шепчет она мне. Да я и сама это поняла… а делать-то что?!
В реанимации держать больного не хотят, принято решение экстренно делать КТ живота. На КТ нас тоже никто, мягко говоря, не был рад видеть, но с горем пополам договорились сделать. Шевченко продолжает кричать и загибаться от боли, фентанил не помогает, никто не знает, чем ещё обезболить после сильных наркотиков, а морфином мы можем остановить сердце… неужели всё-таки возьмут на стол?
По КТ в итоге ничего не находят, диагноз панкреонекроз тоже отваливается, хотя боль меньше не становится. По анализам тоже всё спокойно. Поднимаемся на этаж, берём у реаниматологов ампулу ещё одного обезболивающего, ждём. Остаётся только ждать.
Час дня. Со всей беготнёй забыла про больничный Боброва. А я же обещала! В глазах темнеет, кроме чая, еды во мне за день так и не появилось, но сначала дела, потом низменные потребности. По дороге обратно звонит Фатима и сообщает, что Деревенского открывают, нужен третий ассистент, а больной-то мой! Да что ж за день такой?! Бегу в четырнадцатую операционную, по дороге кое-как отдав больничный.
Сверкающие двери, открывающиеся автоматически, бестеневые лампы, современнейшее оборудование. Операционные в онкоцентре похожи на космический корабль, за три месяца я так и не привыкла к подобной роскоши, поскольку раньше училась не в Москве… надо же, оказывается, бывает и так?! Серьёзно?!
Намывшись, с помощью операционной медсестры надеваю стерильный халат, перчатки. Волосы надёжно спрятаны под шапочкой с совами, маска чуть задевает левый глаз, но трогать её уже нельзя, иначе придётся мыться заново. Придётся терпеть, пока всё не закончится. Встаю к столу вторым внешним хирургом, беру аспиратор.
Тигран спрашивает про Шевченко и недовольно хмурится, когда я говорю про инфаркт и реанимацию. Хотя это была идея Александра Григорьевича, который сейчас напротив, в двадцати сантиметрах внимательно осматривает печень руками! Хмурься на него или кишка тонка?! Слава богу, боли у Шевченко поутихли, поэтому вопрос об экстренной операции не стоит. Решаем, что делать с Деревенским.
Огромная опухоль в левой доле печени видна глазом, даже мне понятно, что здесь не так. Но живот тоже открыли не просто так: с помощью эндоУЗИ нашли метастаз в пятом сегменте. Совсем небольшой, при обследовании накануне никто его не увидел. Поэтому вырезаем всё руками, втроём.
Я уже привыкла к инструментам, знаю, когда лезть, а когда не мешать. Немного покровило, но не больше полулитра, Александр Григорьевич опытный хирург и знает своё дело, и даже его пальцы обладают гемостатическими свойствами, как он всегда шутит. Резекция печени выполнена, опухоль удалена, метастаз на разрезе не подтвердился, Тигран тяжело вздыхает, что могли всё закончить и так, без крупного разреза на весь живот. Но не могли. Раз было подозрение на метастаз, то надо было делать до конца, и с тяжёлым вздохом это говорит и Александр Григорьевич. Всё правильно.
Тигран дал мне пошить кожу, но я опять накосячила, а он опять шепчет сквозь зубы: «Позор!» Это действительно позор, но я стараюсь дышать глубоко. На выходных пошью, обязательно! Чувствую себя ещё более тупой, чем раньше.
Закончив с кожей, мы сообщаем анестезиологу, что можно будить больного. Половина четвёртого. Я уже мысленно передала одного своего больного в реанимацию и собралась бежать в отделение ко второму, а затем на лекцию, как между ног у Деревенского появилась лужа крови. А ещё сгустки в моче… Нет, вы издеваетесь?!