От этого прикосновения холодных пальцев к коже закружилась голова и стало трудно дышать, словно бы кто-то с силой сжал грудную клетку, а не просто коснулся шеи. Я помнила, как в субботу с утра мы с Антохой и Роди прогулялись до Хогсмида, помнила, как получила послание с помощью метки и расшифровывала его в ванной… помнила, как вечером мы собрались проверить один из коридоров и наткнулись на импровизированный склеп Кровавого Барона, который был не очень рад нас видеть. А после Том проводил меня до спальни, и я легла спать и заснула на неделю. Всё?..
Развернувшись, я с широко открытыми глазами уставилась на Тома, который был на удивление спокоен… даже слишком, чем полагалось в такой момент. Будто бы он знал гораздо больше меня, но почему-то упорно молчал. Меня же пробила дрожь, ноги подкашивались… и я села на ближайший стул и прохрипела в тишине:
— Это… это неправильно. Так… так не должно быть.
— Разве?..
Том ровно держал спину, а на его лице не было ни единой эмоции, кроме ледяного безразличия. Или это маска, под которой было что-то ещё?
— Так откуда у тебя эти ссадины?
Он развернулся ко мне и требовательно прожигал взглядом, а мне с каждой секундой становилось всё хуже. Я… почему-то я не могла ответить, но глубоко в душе знала, что хотела их получить. И только Том знал, где они скрывались, так как почти вся шея была скрыта одеждой.
— Я… возможно, я не самый хороший человек, — прохрипела я, когда ко мне вернулась возможность говорить, и Том внимательно ловил каждое моё тихое слово. — И не самый честный. Да, я постоянно всем вру и ввязываюсь в неприятные истории, и Роди это прекрасно знал, когда… когда предложил мне… но… что конкретно хочешь предложить мне ты? Показательно вырвать его сердце из грудной клетки и разорвать на кусочки?
— Это будет неплохой урок для него, — усмехнулся Том, держа в узде абсолютно все эмоции. — Кажется, его отец только потому и дал добро на всё это безобразие, чтобы ты научила его сына жизни… а это та самая жизнь, как ни посмотри.
— А что ты скажешь, когда я поступлю так же с тобой? — шёпотом спросила я, на что он безразлично пожал плечами.
— Для меня это тоже будет хорошим уроком.
Том сел на стул напротив, и мне показалось, что от резкого сквозняка дрогнули факелы… или это у меня закружилась голова?
— Зачем ты хочешь разрушить счастье своего лучшего друга? — хрипло прокаркала я, и Том вдруг усмехнулся… и его усмешка была даже больше пропитана ядом, чем обычно.
— У меня нет друзей. Родольфус полезен, и он считает меня своим другом. Этого достаточно.
Мне стало холодно от этих слов, хотя в лаборатории горели не только факелы, но и печь для уничтожения зелий.
— И кто же тогда, по-твоему, я?
Ничего, кроме горечи, в моих словах не было, а Том продолжал держать на лице маску со зловещей усмешкой, а я словно бы оказалась привязана к стулу, и не могла ни уйти, ни даже пошевелиться. И невидимые, но очень крепкие нити впивались в кожу, я впервые их почувствовала… а тянулись они от человека напротив.
— Я уже не раз предлагал тебе стать нечто большим, нежели остальные, но ты почему-то отчаянно сопротивляешься несмотря на все мои явные намёки…
«Он на что-то намекал?» — промелькнуло в голове, и видимо, моя мимика была настолько красноречивой, что Том не выдержал и закатил глаза, шумно вздохнув.
— Раз уж мы говорим сейчас достаточно откровенно, то… я вынуждена сказать, что ты не просто ред флаг… ты настоящие алые паруса, предупреждающие, что с тобой связываться точно не стоит. И в кои-то веки я прислушалась к своему чутью.
Да, это было вполне честно, и Том снова сосредоточил внимание на моём лице.
— А ты такие же алые паруса для Родольфуса, и пусть он сам этого не хочет замечать, но Корвус Лестрейндж Четвёртый видит тебя насквозь. И он не даст тебе загубить блестящую карьеру и родословную единственного сына. Неужели ты не понимаешь, что это глухой тупик, из которого нет выхода, как бы ты ни билась об стену? У тебя и Родольфуса никогда не будет «долго и счастливо», и его отец приложит к этому определённые усилия, можешь не сомневаться.
— То есть ты считаешь, что с тобой это «долго и счастливо» возможно? — ядовито прыснула я, ведь каждое тихое слово отравляло меня банальной правдой, которую я и так знала, но старалась пореже о ней думать. Том чуть сильнее улыбнулся моим словам, и теперь на его губах читалась печаль, а вовсе не яд.