Но перед ним был подлый неприятель, да что там, перед великим князем сидел жесткий и коварный враг, злодеяния которого через два века в XXI веке были запротоколированы самими англичанами. Георгий Васильевич образца этого столетия сам был свидетелем перед собой же, читая вузовский учебник. А перед врагом были все способы приемлемы, тем более такие мягкие и не жесткие (еще не оговоренные перед Стюартом).
Он договорил предложение:
— Тем не менее, Николай I, его императорское величество самодержец всероссийский, опираясь на свое милосердие, решил смягчить вам уголовную кару, если вы чистосердечно признаетесь в своих незаконных поступках в России. Все-таки у нас сейчас не жестокий XVII век.
Он опять замолчал, как бы равнодушно глядя на иностранного собеседника и ожидая, что его слова проникнут в сознание дипломата. Тебе, мой милый, еще, к сожалению, долго топтать земную твердь. Во всяком случае, это не последний день грешной жизни. Император-то не разрешил не только казнить, но и физически повреждать это нежное дворянское тело.
Так что все слова Константина Николаевича, к его искреннему сожалению, являлись простым сотрясением воздуха. Но англичанин этого не знал и именно на этом попаданец хотел сыграть. Врать, батенька, не хорошо, об этом все слышали с детства. Но врагу мы не врем, а стратегически измышляем.
После долгой и тянущей паузы следователь, решив, что Стюарт проникся обозначенной ситуацией, между делом простенько предложил:
— Давайте сейчас поговорим под официальный протокол с белого листа, как будто не было у нас того недавнего разговора. Явно было, — он предыдущее посмотрел на пытающего возразить собеседника. Да так посмотрел, что все протестующие слова застряли у того в глотке, — тогда вы нам лгали, Если же вы опять будете молчать или хитрить, то я снова напомню вам статьи Уложения 1649 года. И тогда вам будет не избежать наказания. Ведь этот юридический сборник законов до сих пор действующий!
Замолчал, ожидая. У англичан, как и у руссrих XIX века, не существует единого современного кодекса. Юридическая база складывается из большого количества документов прошлых веков. А там такая Тмутаракань, сами юристы время от времени путаются!
Сообщил информативно:
— У наших палачей многовековой опыт таких казней. Сами не поймете, как будете четвертованы. Правда, больно все равно будет, но очень недолго. Раны большие, кровью быстро истечете. Не пройдет и час, как вас зароют. Ноги к голове, руки ниже бедер. Благодать!
— А… — потянул Стюарт возглас протеста. На большее его уже не хватило. Какой страшный русский!
Следователь только хмыкнул:
— Я думаю, вам известно, кто я. Мои полномочия огромны и их хватит, чтобы приказать казнить вас без суда четвертованием. Ну или сожжением. Потом государь, паче чаяния, сделает мне августейший выговор. Может даже понизят в должности. Мне лично придется многословно извинятся перед нашим коллегой английским монархом. Но вы к тому времени будете уже мертвы, а бессмертная душа будет мыкаться в ожидание небесного суда.
— Это варварский произвол, юридическое беззаконие, я буду на вас жаловаться вашему монарху Николаю I! — пискнул, наконец, дипломат. Он уже понял, что безнадежно проиграл эту игру и что совершенно зря сюда прибыл. Предыдущие визиты в жандармерию, когда все хозяева казались излишне пушистыми и добрыми, его напрасно расслабили. Он должен был сразу бежать из России, как только бы узнал о вежливой просьбе о поездке сюда. Дурак, бестолочь! Расслабился в вольере с зубастыми крокодилами, которые никогда не бывают добрыми, а только голодными или слегка голодными. Или, кто здесь, злобные медведи?
Лишь чувство гордости, которое у английских дворян было гипертрофированно уже в XIXвеке, не позволяло ему сдаться и продолжаться зачем-то трепыхаться.
— Жалуйтесь, — равнодушно осклабился следователь, на короткий миг показав крепкие сильные зубы. Тот еще зверь, о господи, куда там крокодилу или медведю!
А тот позвонил в колокольчик и равнодушно проговорил вошедшему секретарю Алексею:
— Голубчик, попросите ко мне Колокольцева с его людьми. Есть некоторая непыльная, но неприятная работа. Впрочем, кому как.
Какая работа, конкретно он так и не сказал, но по скабрезному тону англичанину стало ясно — будут пытать. И пытать жестоко, когда от человеческого тела ничего целого не остается. В конце такого, скажем так, процесса, от жертвы остается воющий кусок мяса, от которого нет ничего человеческого.
Князь Долгорукий только незаметно усмехнулся, предугадывая нелегкие думы Стюарта.