Сколько времени я пробыл в пересыльном лагере Магадана не могу вспомнить. Но, кажется, это пребывание было кратковременным. Дело в том, что в таких тяжелых нервных ситуациях трудно наблюдать и запоминать время, когда находишься в безысходном состоянии. Видел издали в щель в заборе в другой зоне, где помещалась обслуга лагеря, Орлана. Не удивился: ведь он бытовик — убил жену, а значит друг народа. А я, например, никого не убил и не намеревался это сделать, но зато я «враг народа» или «контрик». Мне в виде особых «благ» уготована смерть в рассрочку на тяжелых работах. В какой стране я живу? Ведь это восточная деспотия с ее непременным атрибутом — рабовладением!
Наконец наступил день, когда стали собирать заключенных на этапирование. Выкликнули и мою фамилию. Выкликали фамилии на буквы С и Т. Затем путешествие в открытых грузовиках, сидя на корточках под пристальным наблюдением конвоира, опирающегося спиной на кабину шофера. Среде-Кан. Потом водой. Дорогой познакомился с Николаем Танояном, тоже «враг народа», шахтер из Ткварчели, осталась жена и двое детей. Сидя на палубе, делим с ним пополам кусок соленой кеты и хлеб — это наш этапный паек. Прибыли в Юго-Западное горно-промышленное управление Дальстроя МВД — рудник им. Чапаева. Эх, знал бы Чапаев, за что он воевал! Лагерь этого рудника расположен в долине, точнее у подножия гряды сопок; по долине, сколько глаз охватывает, за лагерем тайга. Вся долина имеет уклон в сторону мелководной речушки, по мере повышения уровня, долина переходит в подножие сопок, а дальне сопки, местами поросшие кедровым стлаником. Проходим через ворота лагеря, нас считают и делают перекличку по формулярам, т.е. пофамильно. Нас разглядывают «старожилы». Вид у нас достаточно ободранный, поживиться нечем. Всем ясно, что нас на пересылке уже хорошо обчистили. Я слышу реплики в наш адрес. Вот стоят двое, по лагерному довольно прилично одеты. Один плотно сбитый, круглолицый и рослый с соломенного цвета волосами, другой — худощавый с продолговатым лицом с насмешливо искаженным ртом. Кто-то из них, разглядывая нас, замечает: «Ну эти в первую зиму дубаря дадут, до весны мало кто из них доживет». Потом, позднее я узнал, что круглолицего фамилия Вальман, а второго — Дремов, он был электриком в шахте.
Глава 25
Бараки, в которых, размещались заключенные, были явно не для Колымского климата. Они представляли собой огромные брезентовые палатки, снаружи обложенные большими кусками торфа или дерна, вероятно, «для тепла». Внутри по обе стороны двухъярусные досчатые нары, посередине «печка», собой представляющая вертикально поставленную железную бочку с вырубленным для дверцы боком, внутри прилажены колосники, поперечные железные толстые брусья. Перед такой печкой — кусок бочки с каким-либо топливом чаще с углем.
Вновь прибывшим выдали из каптерки по грубошерстному армейскому одеялу, матрацную наволочку и наволочку для подушки. Ответа на вопрос, чем же их набить, никто не получил. Новый этап распределили по бригадам, и «в забой направился парень молодой», как поется в известной русской песне. Лагерь и рудник Юго-Западного горнопромышленного управления Дальстроя МВД, или НКВД, назывался «рудник имени Чапаева». Я подумал, если бы Василий Иванович Чапаев увидел, в качестве туриста, «свой» рудник, он, наверное, понял бы, что он «за что боролся, на то и напоролся». Я эту фразу много раз слышал от большевиков-ленинцев, посаженных по приказу Сталина в качестве «врагов народа». Да я и не уверен, будь жив Чапаев, не попал ли бы он этапом на Колыму, как это случилось со многими героями гражданской войны, воевавшими за Советскую власть, и которых не успели расстрелять сталинские опричники.
Как я уже говорил, наш лагерь был расположен в наклонной к речке долине, у подножия сопки, а в сопке, метрах в 300-х вверх был вход в шахту. Там мне суждено было работать; со мной в бригаде был и мой этапный спутник — шахтер Николай Таноян. Он сразу стал работать бурильщиком. Я, естественно, не имеющий шахтерского опыта и никаких навыков, был поставлен отгребщиком породы для расчистки забоя. В первые же дни моей горняцкой работы у меня в бараке украли новое одеяло. На вопрос мой, адресованный дневальному, о судьбе моего одеяла, я получил выразительный ответ, состоящий из гнусной ругани. Смысл ответа: дневальный — не сторож и не обязан сторожить мое барахло. Вопрос, для чего же он, дневальный? — не получил ответа. Потом, с годами, проведенными мною в лагерях, я понял, что торговля вещами новичков, конечно, не блатных, — это источник наживы для дневального. За украденное у солидного вора дневальный мог лишиться здоровья, а, возможно, и жизни. Потеряв одеяло, я весьма спокойно отнесся к краже матрацной и подушечной наволочек. Когда поставил крест на своей жизни, когда уверен, что умрешь и никогда не увидишь тех, кого любишь, то что для тебя какие-то материальные потери? Ценность жизни выше всех материальных благ и вещей.