Кокурин знал все это. Хорошо знал, что будет, когда он возьмется за старое, и поэтому, сидя на крыльце магазина с окровавленной головой, радовался тому, что жизнь словно бы сама, без его участия решила важнейший вопрос, доверив его судьбу незнакомому хорошему человеку. И он, Бубен, был готов ему повиноваться.
Глава 14. Кокурин
Ответ из Москвы, которого так ждали Данилов, Гаршин и все работники угрозыска, пришел только поздно вечером. Из трех фотографий, предъявленных Тюренковой на опознание в МУРе, она уверенно выбрала одну. И это была фотография Сочневой, тихой незаметной медсестры из Остромска.
Следователь, заверивший своей подписью показания Тюренковой, человек, должно быть, молодой, настроенный решительно, крикнул в трубку:
— Задерживайте Сочневу! Тюренкова опознала ее твердо! — Голос у него был по-мальчишески звонок. — Ни пуха ни пера!
Быстро записав телефонограмму, пожилой дежурный по управлению, славившийся неиссякаемым оптимизмом, добротой и мастерской игрой на гитаре, тотчас позвонил в кабинет Гаршину.
— Поздравляю, Константин Николаевич! От всей души! Мне кажется…
Гаршин выслушал дежурного, которому дальнейший розыск преступников казался теперь делом быстрым и легким, и поблагодарил за поздравления и советы.
— Вас, говорят, можно поздравить и с другим успехом? — басовито пророкотал дежурный. — Я ведь тоже его розыском занимался…
Гаршин настороженно хмыкнул.
— Слишком много успехов. О чем вы?
— О задержании Кокурина.
— Об этом еще рано…
— Как рано? Мне уже звонили из КПЗ: он там!
Гаршин отвел трубку от уха и, положив ее на стол, несколько секунд постоял неподвижно. Дежурный продолжал что-то рассказывать.
— Кто его задержал? — наконец резко спросил Гаршин.
— Как кто? Шубин! Еще вечером… Поедете в КПЗ?
— Выхожу, — Гаршин быстро собрал бумаги, погасил в кабинете свет и захлопнул дверь со стуком, чего обычно никогда не делал.
«Что случилось? Почему никто из тех, кто наблюдал за домом Кокурина, ничего не доложил? Может, они считали, что арест произведен с моего согласия?» От хорошего настроения, с которым Гаршин встретил сообщение из МУРа, не осталось и следа.
Камера предварительного задержания находилась в двадцати минутах езды от управления. Машина шла по опустевшим улицам. Ночная быстрая езда по городу всегда действовала на Гаршина успокаивающе. За рулем сидел какой-то странно притихший и растерявший большую часть своего детективного рвения Калистратов. Он ждал, когда Гаршин повернется в его сторону.
— Как, товарищ майор, не поймали еще того… у артистки…
— Еще нет. Но скоро должны.
— Понимаю, — сказал Калистратов и без всякой связи добавил: — А я документы в заочный юридический послал, — после этих слов шофер, казалось, перестал дышать, чтобы уловить малейшую реакцию Гаршина.
Но тот не отвечал. Так они проехали несколько перекрестков. Потом майор сказал:
— Завтра зайдите ко мне. Поговорим подробно. Нужно подумать о переходе в наш отдел.
— А ваш шофер куда? — встрепенулся Калистратов.
— Я не о том. Вам пора переходить на оперативную работу, раз вы так серьезно взялись. Чтобы теоретические знания не оставались мертвым капиталом.
— Я понемножку практикуюсь! — Калистратов, оживившись, хотел рассказать, как однажды в течение нескольких часов следил за одним человеком и как этот человек смутил его и Шубина тем, что выложил к их ногам на тротуар с десяток белых батонов. Но, пораздумав, Калистратов не стал рассказывать: «Подумает, хвастаюсь».
Оставив машину метрах в пятидесяти от КПЗ, Гаршин пошел дальше пешком.
«Как же все-таки Шубин разыскал Кокурина? Что произошло?»
Он открыл железную калитку и прошел длинный коридор между двумя высокими заборами. Впереди была еще одна калитка, со звонком и круглым окошечком.
— Кто идет? Удостоверение, — потребовали в окошечке, когда Гаршин нажал на кнопку звонка.
Потом два раза щелкнул замок.
Отношение следователя к преступнику всегда претерпевает изменение с того момента, когда этот преступник пойман и взят под стражу.
Безымянный символ преступления, значок зла, не имевший до этого плоти и крови, вдруг приобретает черты конкретного живого человека.
Этот живой человек входит в кабинет, заложив по давнишней лагерной привычке руки за спину, останавливается перед Гаршиным, вежливо просит разрешения налить себе из графина воды…