Перед глазами встал последний счет из больницы в Германии, где лечилась мама. И настоятельные рекомендации лечащего врача обязательно поместить маму в хоспис, специализирующийся на уходе за болеющими раком пациентами.
Одного ее этого гонорара с лихвой хватало, чтоб оплатить все.
Марина сглотнула, и тихо сказала в трубку:
- Я согласна.
В этот раз все было по-другому.
Марина, зябко поводя обнаженными, усыпанными золотистым мерцанием плечами, нервно оглядывалась, выискивая хозяина.
В очередной раз натолкнулась на статую, подавив желание подойти поближе и увериться в своей догадке.
Амур и Психея. Воплощенная нежность и чувственность. Это оригинал. Да, это оригинал.
Помоги ей Боже.
Из темноты появилась огромная фигура, как и в прошлый раз одетая в строгий костюм. Мужчина с удовлетворением оглядел ее наряд, задержавшись на тонкой линии шеи, освобожденной от волос высокой прической, на ложбинке между грудей, где так уютно мерцал круглый медальон, на плоском впалом животе, усыпанном блестящей золотистой пудрой, затем сел в кресло и кивнул.
Марина выдохнула, села за инструмент.
В этот раз не удалось отключиться, хотя концерт, выбранный хозяином, ей всегда нравился и удавался безупречно.
Марина играла и чувствовала прикосновения.
Хозяин сидел на своем месте, не шевелясь. Только глядя.
А Марина ощущала, как ее раздевают, как ее касаются, бесстыдно и нагло, как ее поворачивают, заставляя взглянуть в глаза…
Это было чудовищно.
Марина не могла никак отрешиться от этих , практически физических, осязаемых взглядов.
Она играла, щеки горели все ярче, голова клонилась все ниже.
Еще чуть-чуть.
Ей надо совсем немного потерпеть. И потом она забудет об этом навсегда. Получит деньги и просто забудет обо всем.
Это будет скоро. Очень скоро.
Он наблюдал за девушкой, похожей на изысканную нежную статуэтку из его коллекции, с трудом сдерживая себя. Уговаривая. Успокаивая бешено бьющееся сердце.
Она сидела у инструмента, купленного специально для нее, в костюме, сшитом специально для нее. Ее кожа, присыпанная золотистой пудрой, светилась, как самая дорогая старинная бронза. Лучи света, падающие с потолка, придавали нереальность , инфернальность этой , выстроенной им, картине.
В этот раз он был художником.
А она… Она его музой, его натурщицей, его материалом.
Он вспомнил, как впервые увидел ее в консерватории.
Нежное, красивое лицо. Тонкие , изящные руки с длинными пальцами арфистки. Локоны темных волос, небрежно распадающихся из высокого пучка.
Она была невероятна, невозможна, неуместна в том окружении.
Она была достойна другого. Того, что он мог ей дать.
Он смотрел на нее, и еле сдерживался, чтоб не встать, не подойти к ней, развернуть резко от инструмента, провести руками по плечам, размазывая золотистую пудру, заглянуть в огромные глаза, насладиться ее испугом, ее непониманием.
Ее слабостью и хрупкостью.
Он посмотрел на сжатые в кулаки руки, усилием воли разжимая их.
Пока не время. Еще не время.
Но это будет скоро. Очень скоро.
Такая судьба
Когда-то таких, как она, насильно постригали в монахини.
В самые строгие.
Такие, что даже заговорить друг с другом не могли, общаясь между собой только знаками.
И запирали в северных отдаленных монастырях. Укрытых от мирской жизни суровыми строгими стенами с готическими перепадами острых башен.
Такие, как она, изначально знали, что будет в их жизни дальше, еще с рождения знали. И готовились. И учились. Смирять дух, смирять тело.
Принимать свою судьбу. То, что никогда не выйдут замуж. Не родят детей. Потому что муж автоматически приобретал право на престол. И тогда смысл затеи терялся. Нет, монастырь надежней. Во всех смыслах.
Мэри, урожденная принцесса Мэрион, смотрела на себя в зеркало и представляла на голове черный строгий клобук. И свое совсем юное, нежное лицо, постепенно теряющее цвет молодости. Как темнеет и грубеет кожа, как тускнут темные живые глаза, как сохнут яркие сочные губы. И, некогда полная жизни, веселая девушка превращается в строгую суровую монахиню, взирающую на окружающий мир с неодобрением, в которое переплавились телесные и духовные страдания.
Такая судьба.
Раньше неугодных принцесс, близких к трону, дочерей умерших королей, могущих претендовать на власть, имеющих на это право по рождению, насильно постригали в монахини, устраняя их таким образом навсегда от возможности воздействовать на ситуацию. От возможности жить.