Принцесса слабо пискнула, когда он неосознанно сильнее сжал пальцы, потом нетерпеливо поерзала на коленях, переключая мысли в другое, более приятное русло, и сладко застонала, получив, наконец, то, за чем пришла.
Садовник, уже отключаясь от реальности, как всегда рядом с ней, успел представить лицо благородного короля, когда его дочь пробудит от колдовского сна безродный слуга, и усмехнулся про себя.
Знал бы его величество, на что может пойти его невинная нежная девочка ради любви.
Благородные принцессы способны на многое, чтоб добиться своей цели.
И кто он такой, чтоб ей мешать?
Последние четыре строчки
— Милый, любимый, приснись мне во сне…
Магда никогда так не называла Петера. Даже в мыслях не было. Их брак был предопределен еще задолго до их рождения. Два кнеза, два добрых соседа много лет назад побратались и сговорились о свадьбе своих детей. Невеста увидела своего жениха только у алтаря.
Магда расчесывала длинные светлые волосы гребнями, доставшимися в наследство по материнской линии, любовалась солнечными бликами, играющими на золотистых локонах и напевала песню, которую Петер не любил.
Она плохо заканчивается. Последние четыре строчки несчастливые.
Но Магде всегда нравился этот нежный мотив, она часто мурлыкала ее, забывшись, задумавшись.
— Соколом ясным на белом коне…
Магда смотрела на себя в зеркало, а перед глазами проносились сцены прощания.
Белый конь, да.
Огромный, мощный жеребец, выращенный специально для правителя. Для кнеза.
Петер сам его воспитывал.
Магда вспомнила, как выбежала во двор, без верхней одежды, в домашних туфлях, простоволосая, как, не пугаясь огромной зверюги, подбежала, ухватилась за стремя, за грубый мужнин сапог. Она не плакала, нет. Кнесинке не положено плакать при челяди.
Смотрела. Просто смотрела, и пальцы сжимались добела.
Петер наклонился к ней с седла, обхватил одной рукой и легко поднял, прижал к груди, поцеловал крепко и жадно, не думая о том, что на них весь двор смотрит.
Магда тогда до боли сжала пальцы, вцепилась в опушку походного плаща, не отпуская, всем своим существом упрашивая, уговаривая не ездить, остаться.
Но Петер аккуратно расцепил ее пальчики, огладил рукой в перчатке бледную щеку и мокрые губы, заглянул в глаза.
— Идите в дом, душа моя, простудитесь.
И поставил на землю. Прямо в руки челяди, накинувшей на тонкие плечи кнесинки меховой плащ.
Развернулся, кивнул, затрубил рог, и конные рыцари двинулись прочь из замка.
Магда загадала, что если обернется, то все будет хорошо.
Не обернулся.
— Пусть позади наш останется дом,
И во всем мире с тобой мы вдвоем…
Ее дом, замок Петера, холодный и стылый, с узкими окнами-бойницами, с витражными стеклами, еле пропускающими свет, увитый снаружи зарослями дикого плюща, долго не хотел ее принимать.
Магда злилась, плутала в бесчисленных коридорах, мучилась от перепада температур, когда выходила из комнаты в коридор.
Сразу после свадьбы, в огромной мрачной спальне, промозглой, несмотря на разожженный камин, Магда долго не могла согреться, боялась снимать теплое верхнее платье.
Петер подошел сзади, положил тяжелые ладони на вздрогнувшие плечи, повел руками вниз, снимая одежду, оголяя тонкое белое плечо, сразу же покрывшееся мурашками.
Магда покорно опустила голову, позволяя твердым мужским губам касаться нескромными поцелуями шеи, спины, лишь вздрагивая от жаркого дыхания, от ловких движений рук, избавляющих ее от свадебного наряда.
Это ее муж. В конце концов, ее для этого растили.
— Милый, меня на коня посади
И по зеленому полю веди…
Они часто ездили вместе на охоту, да и просто на прогулку, Петер любил оторваться ото всех сопровождающих и утащить жену на какую-нибудь теплую зеленую полянку, где торопливо и жадно целовал, сжимал крепко до боли, наслаждаясь ее тихими стонами, ее покорностью.
Магда привыкала. К дому, к новым обязанностям. К мужу.
Она не называла его милым, любимым. Как и он ее.
Она называла его — Сердце мое.
А он ее — Душа моя.