В общежитие было холодно и многолюдно. Она назвала номер комнаты, и вахтёрша пропустила без документов.
В комнате Нинель работал обогреватель, сжигая остатки несвежего воздуха. Лаура вспомнила, как завидовала однокурсникам из общаги, которые считались настоящими студентами только потому, что в ней жили, и теперь с удовольствием подумала о своей квартире.
Нинель протянула листок бумаги.
— Можете прочитать первые две строки. Только, пожалуйста, ничего не говорите. Я уже столько всего наговорила себе.
— Я и не думала, — сказала Лаура без выражения, вернув листок Нинель. — Увольняться только зачем?
— Он отказался. Не хочу здесь. И к маме не хочу, боюсь.
— И что?
— Буду рожать. Доработаю эту неделю и уеду к тёте в область.
Молчание.
— Да нет, вы не думайте, я не напрашивалась, — затараторила Нинель, испытующе глядя на Лауру. — Она сама позвала. Своих детей у неё нет, живёт одна, сказала, что хочет нянчиться.
Они поговорили ещё немного. О мелочах, об осадках на выходные, о Кларнете, у которого не осталось учеников, зато обнаружилась опухоль, а он от этого почему-то не запил, а наоборот; о том, что на пустыре у школы, со стороны торца, появился высокий, обвешанный плакатами забор, куда с прошлой недели всё заезжала и заезжала гусеничная и другая разнообразная техника.
— Шумно будет. Сейчас-то ладно, а весной будет шумно, — отстранённо сказала Нинель.
— Может, мне с ним поговорить? — спросила Лаура.
— Зачем? — испугалась Нинель. — Зачем, — повторила она уже без вопроса.
Лаура постучала ногтем по сумочке, вынула кошелёк и тут же убрала назад.
— Нет. Денег не дам, а то ещё наделаешь глупостей.
Нинель покачала головой.
— Я же сказала, поеду в область. Как есть.
Лаура поднялась, застегнула пальто и прикрыла нетронутый ужин расшитой вручную кухонной салфеткой. Подумала, что не будет возвращаться ни за ней, ни за посудой и подумала ещё, что с пустыми руками и по сухой дороге она прекрасно доберётся до дома пешком.
— Вчера вечером чинили щиток в коридоре, — окликнула её Нинель. — Я не знаю, зачем. Там что-то с тумблерами или с пробками. Их месяц как выбивает, когда все подключают плитки, это запрещено у нас, вплоть до выселения, но все подключают. И я, видите, тоже. А вчера вечером, когда внезапно стало темно после раскалённой лампочки, в окне так ярко-ярко вспыхнуло что-то, я даже подбежала к стеклу и стала вглядываться: мне показалось, что луна. Вы представьте: огромная! Повисла низко-низко в пол-окна. Я даже лбом прислонилась — хоть и ледяное оно. А потом — миг, какой-то миг — и рядом с луной лицо — старое, некрасивое. Я вскрикнула, обернулась — сзади меня комендант стоит, светильник держит — круглый, бумажный, а внутри — свеча, — Нинель закрыла лицо руками.
Лаура продолжала стоять у двери вполоборота.
— Ложись спать, дорогая Нинель. Мне пора.
— Да-да, — пролепетала Нинель, отнимая руки от лица. — И комендант сказал то же самое. Посмотрел на плитку, которую я не до конца задвинула под кровать, и сказал то же самое. Ложись спать, дорогая Нинель. А я всё глаз не отведу от его светильника. Гляжу то на светильник, то на стекло — на обманчивый свет.
Когда Лаура легла, было уже за полночь, но как бы она ни пыталась договориться с собой, чтобы сейчас уснуть, а думать обо всём уже завтра, в голове крутилась одна и та же фраза:
«Своих детей нет, живёт одна, сказала, что хочет нянчиться».
Она нащупала очки, влезла в домашние туфли, прошла в коридор, достала из сумки бумаги и набрала номер.
— Доктор, это Лаура, которая была у вас недавно и которую вы назвали дурой.
В трубке молчали, но она не сомневалась, что он вспомнит её.
— Да-да… я вас помню.
— Доктор, это может быть рак?
— Конечно, — послышался кашель, — конечно, не может, — сказал доктор осипшим голосом и снова откашлялся. — То есть теоретически, конечно, может… со временем… в будущем… — заспорил он сам с собой, окончательно проснувшись, — но конкретно у вас никакого рака нет, и давайте договоримся, что онкологию мы исключаем даже на будущее.
Лаура сняла очки и погасила тусклый бра.
— Что с вами такое? — спросил он после паузы. — Вы не видели, который час?
— Я просто хочу знать, через сколько умру.
— Послушайте… — Лаура услышала, как он улыбнулся, — а сколько вам, собственно, нужно? — И тут же, будто спохватившись от неуместной шутки, добавил ровным серьёзным голосом: — Не раньше, чем через двадцать-тридцать… да кто ж его знает, через сколько лет.
— Прекрасно, — сказала Лаура и улыбнулась темному отражению в зеркале. — Я думаю, мне хватит и десяти.