Не могу понять, почему он так решил, если отец вообще книжек не любит. Но уверенный тон меламеда убедил меня, и, вернувшись домой, я прямо с порога выпалил:
— Пап, меламед для тебя «Клячу» привез!
Все смеются. Все, кроме отца.
— Парень от книжек совсем с ума сошел, — говорит мама.
Но отец явно что-то понимает и спокойно спрашивает:
— «Клячу»? Ну-ка, расскажи толком.
От неожиданности я теряюсь и с испугу повторяю вопрос меламеда:
— Ты ведь в Воложине учился?
— Что ты несешь? — Теперь и отец рассмеялся. — Давай уже, рассказывай!
Немного успокоившись, я объясняю:
— Меламед новую книжку привез, «Кляча» называется. Сказал, ты в таких книжках разбираешься…
— Ага… — Отец задумался, но видно, что он не сердится.
Потом улыбнулся:
— «Клячу» привез… Где ж он ее раздобыл, ее уже лет десять нигде не найдешь. Интересно…
Он обращается ко мне не как отец к сыну, а мягко так, по-дружески. Я совсем смутился.
— Сказал, «Кляча» Абрамовича.
— Вот это дело! — говорит отец, и я вижу, у него даже глаза загорелись. — Читал, конечно, но не прочь бы снова перечитать…
— Он даст тебе за пятьдесят копеек…
— Еще не хватало, пятьдесят копеек на всякую ерунду тратить, — вмешалась мама, не отрываясь от горшков на плите.
— Это как раз не ерунда, — возражает отец. — «Кляча» — это не ерунда, но полтинник — многовато будет. Скажи ему, четвертак дам. И чтобы на субботу и воскресенье.
Я стрелой лечу к меламеду и сообщаю по секрету, что папа просит «Клячу», но согласен только на четвертак и вернет в воскресенье.
Поколебавшись, меламед отвечает, что для такого человека, как мой отец, не жалко и за четвертак, и даже без залога.
— Но береги как зеницу ока!
Я обещаю, что, когда верну, книжка будет даже новее, чем сейчас.
И, схватив ее, убегаю, пока меламед не передумал.
Видно, что отец хочет казаться равнодушным, но не больно-то у него получается. Только я на порог, он кидается ко мне, чуть ли не вырывает книжку из рук, открывает и вслух читает на титульном листе: «Кляча».
Его лицо расплывается в улыбке, и он тихо читает дальше: «Напечатано по заказу Менделе Мойхер-Сфорима».
И улыбка становится еще шире, еще светлее. Я никогда не видел, чтобы отец так улыбался.
— Хорошая книжка? — спрашиваю, набравшись храбрости.
— Хорошая книжка, спрашиваешь? — Отец, словно забыв, что разговаривает с тринадцатилетним сыном, объясняет мне, что это не какая-то книжонка, а «притча, понимаешь, мудрейшая притча…».
Опять открывает и читает набранный мелким шрифтом эпиграф: «Лесусоси берихвей парой димисих райоси»[22].
И, по-прежнему улыбаясь, говорит:
— Да, читал когда-то, в Воложине…
Уже благоговея перед «Клячей», я решил, что, как только папа ляжет спать, возьму и тоже прочитаю. До утра успею! Но я ошибся. Когда мама надела субботнее платье и, улыбаясь, готовилась зажечь свечи, отец вдруг указал на лампу, стоявшую на столе между подсвечниками:
— Долей немножко керосину.
Это означало, что он допоздна собирается сидеть и читать.
Так оно и было.
Фитиль уже выпил из лампы почти весь керосин, огонек едва светил, а отец все сидел, склонившись над столом, и читал «Клячу».
1911
Речка
Даже самые ярые патриоты местечка скрепя сердце признавали, что реки в местечке нет! Потому что этот ручеек рекой не назовешь. Ну, разве что очень надо, при разводе[23], например. Потому что вода, сколько ее там ни есть, все-таки проточная. Некоторые местечковые патриоты пытались доказать, что, согласно географической науке, речушка берет начало в каком-то великом источнике, может, даже из Немана вытекает. Кто такой этот Неман, у нас знали. Это ж величайшая река. Шутка ли сказать — Неман! Он же в Мировой океан впадает, а не куда-нибудь!
Но никто не верил, что наша речка вытекает из Немана. Как тут поверишь, если она такая мелкая, что летом ее трехлетние детишки вброд переходят, а матери даже не считают нужным предупредить: «Осторожнее! Смотри не утони, не дай бог!» Наоборот, в речке ребенку безопасней, чем на суше, потому как суша у нас была настолько ухабистая, что бедные дети то и дело падали.
А мост на речке был. Просто так, для виду. Очень приличный мост, даже с перилами, будто через настоящую реку, как положено. Все местечко смеялось: «Зачем мост, если река — не река?»
Круглый год над бедной речкой насмехались. Шутники имя ей дали, называли ее Море-Океян.
Даже на Рошешоно[24], когда шли на ташлих[25]. находились те, кто не мог удержаться от шуток на ее счет:
22
Кобылице своей в колеснице фараона уподобил я тебя, подруга моя (
25
Ташлих — молитва об отпущении грехов, которую в Рошешоно читают на берегу водоема, после чего вытряхивают карманы — «выбрасывают» в воду грехи, накопившиеся за прошедший год.