Услышав такое невысокое мнение о своих яблоках, Хаим-Янкл еще больше распаляется, хватает за шиворот одного из детей и отвешивает ему подзатыльник.
— Ой-ой! — вопит мальчишка. — Чего он меня бьет? Я вообще ничего не делал!
— Бася, твоего убивают! — по дружбе сообщает матери какая-нибудь соседка.
— Чтоб вас гром разразил! — вступается мамаша за свое чадо. — Чего вы моего сына лупите? Вы, что ли, его кормите? Чтоб вас самого червям скормили!
— Гляньте на него! Из-за каких-то дрянных яблочек! — Улица кипит, кажется, Хаима-Янкла сейчас растерзают.
Только почтенные хозяева держат себя в руках и мягко увещевают портного:
— Как вам не стыдно! Взрослый человек, борода седая, и такие глупости на уме: дерево-шмерево! Вы же еврей, а не гой… Рвут дети, да и пускай себе! Вам что, жалко? Фу, как некрасиво!
— Да не жалко мне яблок! — чуть не плача, объясняет Хаим-Янкл. — Они дерево калечат, ветки ломают…
— Ветки-шметки! — продолжают стыдить хозяева. — Хуже детей себя ведете! Сами подумайте: вам что, заняться нечем? Ступайте лучше домой и принимайтесь за работу. Фу, как некрасиво! Взрослый человек, борода седая…
После такой отповеди Хаим-Янкл чувствует себя как нашкодивший ребенок. Он смущенно глядит на «воспитателей», потом на свою седую бороду, глупо улыбается и уходит восвояси.
Подойдя к дому, он останавливается около дерева. На земле валяются ветки и листья. У самой верхушки две ветки надломлены, но еще держатся. Они покачиваются, как мертвые тела на виселице. Хаим-Янкл смотрит на ветки, на землю, на дерево; смотрит, вздыхает и с болью в сердце уходит в дом.
Вот так весь элул до осени единственное дерево оживляло длинную улицу.
Пролетело десять лет.
За это время на улице кое-что изменилось: снесли старую хибару по приказу нового пристава, который заявил, что по закону такие развалины стоять не должны; учитель Талмуда Тейвья однажды так закашлялся, что не смог вдохнуть воздуха и умер; Зорах захотел стать еще богаче, купил на перепродажу триста пудов сушеных ягод, кучу своих вложил, еще и двадцать пять рублей занял, но прогорел.
А дерево по-прежнему стояло на улице, и осенью, когда дул ветер и ветки грустно шумели, Хаим-Янкл напевал те же слова на тот же мотив:
Летом, когда выдавалось свободное время, Хаим-Янкл так же лежал под деревом и думал о чем-то более высоком, чем ножницы и утюг… А когда наступал месяц элул, так же воевал с мальчишками, которые осаждали дерево, и улица так же кипела: «Яблочки, дерево, Хаим-Янкл!..»
Миновало еще несколько лет.
На могильном камне учителя Тейвьи уже стерлось несколько букв, богач Зорах окончательно разорился. Умерла жена Хаима-Янкла Фрейда, Хаим-Янкл совсем поседел, а дерево все росло…
Но и оно стало не таким, как прежде.
— Не пойму, что с ним случилось, — бывало, изливал Хаим-Янкл душу перед кем-нибудь из соседей. — Будто согнулось, ветки поредели. Совсем не то, что раньше.
И никто ни разу ему не ответил: «Глупый портной! Все о дереве печется, а от самого уже землицей попахивает. Лучше бы о душе думал да псалмы читал!..»
А Хаим-Янкл с болью в сердце наблюдал потускневшими глазами, как умирает вместе с ним единственное дерево на улице.
— Дети его убили! — плакал он в тишине. — Сохнет дерево, погибает!
И часто вспоминал слова Тейвьи, царство ему небесное: «Ки ѓоодом эйц ѓасодэ».
— Ученейший был человек, жаль, что помер! — вздыхал в такие минуты Хаим-Янкл.
В глубокой тоске он приникал к оконному стеклу и слушал, как шумят на дереве последние оставшиеся ветки.
1901
Лен
Когда Залман женился, поначалу его содержал тесть, но все когда-нибудь кончается. Молодой человек забрал двести рублей приданого, вложенных в дело местного богача, и приступил к торговле.
Залман был просвещенцем и в складчину с восемью знакомцами выписывал «Ѓамейлиц»[17]. Правда, читал «Ѓамейлиц» он один, остальные, молодые хозяева, больше так, просто кичились своей образованностью. Только Залман понимал, что там пишут. Еще когда жил за счет тестя, он всегда прочитывал газету от начала до конца. Читал не только статьи о политике, написанные тяжелым, невнятным языком, но даже изучал цены на зерно, которые печатались мелким шрифтом на последней странице.
А когда сам начал торговать, эта рубрика стала для него еще важнее. Прежде чем отправиться воскресным утром на рынок, он внимательно просматривал цены в газете. Хотя Залман знал, что торговцы — евреи малообразованные и им ни холодно ни жарко, что там пишут, все равно «Ѓамейлиц» оставался для него большим авторитетом.
17
«Ѓамейлиц» («Защитник») — просветительское периодическое издание на древнееврейском языке, выходившее с перерывами в 1860–1904 гг.