Навозная проблема для мужиков всегда являлась трудноразрешимой. Для накопления навоза нужен скот, а для содержания скота нужны корма и подстилка, а для того, чтобы иметь и хлеб, и скот, нужна земля. У мужиков же её всегда не хватало. В крестьянском хозяйстве ревностно относились к накоплению навоза, тщательно следили,чтобы у скотины всегда была свежая подстилка, и чтобы корма не втаптывались в навоз. Ухаживали за скотиной только взрослые, но и для детворы всегда находилась работа. Весной и летом навоз вывозился на поля. В навозную страду и для нас находилась посильная нагрузка. Мужики босиком, в исподнем, засученном до колен, женщины босиком, с подоткнутыми за пояс подолами сподниц, вилами накладывали на телегу плотно утоптанный скотом навоз. Если во время работы сквозь пальцы босых ног струйками просачивалась коричневая жижа, мужики радовались столь сочному навозу. Сочный навоз – основа высокого урожая. Чтобы не терять по дороге в поле драгоценную навозную жижу, на телегу сначала укладывали более сухой навоз, который накапливался по углам у стенок сарая, а сверху наваливали сочный. Когда телега нагружалась доверху, взрослые выводили коня на дорогу, сажали шести – семилетнего малыша на навозную кучу, подавали ему в руки вожжи и лошадь сама, без управления, тащила воз на своё поле. Лошадь, умное животное, везла воз туда, куда нужно, без указки. В поле навоз копачом сбрасывался кучками, где реже, а где погуще. Затем доски телеги переворачивались сухой стороной вверх, на них сажали мальчугана и лошадь шажком тащила телегу к дому. Одно было плохо. При встрече лошади не любят уступать друг другу дорогу и не хотят понимать, что с пустой телегой всегда нужно уступать дорогу встречной подводе с грузом.
Навоз вывозился в поле одновременно всей деревней в один район (существовала трёхпольная система землепользования). В это время воздух в усадьбе, на дороге и в поле насыщался ароматом навоза. Всё было пропитано навозным запахом – тело, одежда и даже продукты. Но все мы так привыкали к этому запаху, что ни у кого это не вызывало никаких неприятных ощущений. С тех пор прошло 60 лет, а я до сих пор могу различить по запаху к каким животным относится навоз. Самый противный запах навоза – куриный и свиной. Наиболее приятный лошадиный и, особенно, овечий – он всегда сухой и тёплый.
С самой ранней весны до осени в нашу обязанность входило собирать траву для подкормки скотины, особенно прожорливыми были свиньи. Повесив через плечо большую холщёвую торбу, под предводительством кого-либо из старших подростков, мы гурьбой отправлялись за травой. Собирали любую зелень только на “ничейной” земле – по обочинам дорог, в болотах, на межах или во ржи. Домой возвращались с туго набитыми торбами. Иногда за травой ходили в “Панский лес”. Экспедиция в “Панский лес” всегда была рискованной. Мы очень боялись лесничего. В “Панском лесу” разрешалось рвать траву только в лесных зарослях и на болоте. Запрещалось обрывать листья с кустов рябины, орешника, а также на сенокосных угодьях. Сколько раз мы попадали в руки лесничего! Он, как из под земли, неожиданно появлялся перед нами с неизменным окриком: “стой! вытряхивай торбы!”. Начинался “обыск”. Каждый мальчуган перед лесничим вытряхивал траву из торбы. Лесничий пинком ноги разбрасывал траву и безошибочно определял, где она сорвана – в лесу или на лугу. Горе было нам, если лесничий находил хоть одну горсточку луговой травы. Виновника лесничий тотчас хватал за уши, и вся ватага без травы изгонялась из леса. Но появляться домой с пустыми торбами не полагалось, и ватага снова кидалась на поиски, уже в другую сторону. Если с нами в “Панский лес” ходил кто-либо из старших братьев, то все мы, младшие, беззаботно резвились. Но когда, позднее, мне приходилось быть в роли старшего, резвость исчезала, угнетало чувство ответственности за малышей.
Принеся домой траву, мы вытряхивали её из торб на землю старой дедовской хатки, разрыхляли, чтобы она остыла и не сгорелась. Затем из травы мы должны были приготовить сечку. В корыте трава мелко рубилась сечкой или топором, заправлялась горстью муки или отрубей, перемешивалась, и только тогда свиной корм считался готовым. К вечеру с поля возвращались свиньи голодными и кидались к корыту. Они жадно хватали сечку, набивая полную пасть. Мы должны были следить, чтобы взрослые не обижали поросят. Если большая свинья забиралась в корыто с ногами и отшвыривала поросят от корма, мы деревянной мешалкой били её по голове, по ушам, эта мера не всегда помогала, и тогда мы били свинью по её самому чувствительному месту – по пятачку. Это запрещённый приём, так как после хорошего удара по пятачку свинья на несколько дней лишалась возможности ковырять носом землю и добывать себе в поле корм – корешки растений.